На вершине горы Спрингер – самой южной точке Аппалачской тропы, меня поприветствовал старик, представившийся Мэни Слипсом. Говорят, что это прозвище он заработал, совершив один из самых медленных в истории переходов по тропе. Понурый, с длинной седой бородой, он был похож на Рип ван Винкля.
В руках он держал планшет с зажимом для бумаги. В обязанности Мэни входил сбор информации обо всех сквозных хайкерах. Он сказал, что этот год выдался напряженным: сегодня зарегистрировалось двенадцать хайкеров, а днем ранее – тридцать семь. Почти полторы тысячи человек отправились той весной с горы Спрингер пешком в штат Мэн, но до цели добрался в лучшем случае каждый четвертый.
Там, на самой вершине, я остановился и, прежде чем отправиться в долгий путь, решил напоследок полюбоваться видом с горы: промерзшая земля и леса разноцветными, серо-синими и коричневыми волнами убегали за горизонт. Горы взмывали в небо и стремительно скатывались вниз, наваливались друг на друга и разбегались в стороны. Внизу не было ни городов, ни дорог. Внезапно мне пришло в голову, что без этой тропы я бы никогда не дошел до штата Мэн. В этих незнакомых первозданных землях я бы с трудом добрался даже до ближайшего горного хребта. Этой тропе в течение следующих пяти месяцев предстояло быть моей линией жизни.
Идти по тропе значит следовать по ней. Долгий поход чем-то похож на ученичество или исполнение обета: он тоже не только предполагает смирение и скромность, но и учит им. Чтобы не перегружать рюкзак лишними вещами, я отказался от карт и спутникового навигатора, взяв с собой только тоненький путеводитель и, на всякий случай – дешевенький компас. Единственным моим ориентиром была тропа, поэтому я держался за нее, как Тесей – за нить Ариадны.
Однажды ночью я написал в своем дневнике: «Бывают моменты, когда ты не можешь избавиться от чувства, что твоей жизнью управляет некий не самый доброжелательный Бог. Ты поскальзываешься и катишься вниз, только для того чтобы еще раз попробовать вскарабкаться на скалу; ты взбираешься на крутую вершину, зная, что ее можно просто обойти; в промокшей насквозь обуви ты третий раз подряд переходишь вброд один и тот же ручей только потому, что кто-то где-то решил, что твоя тропа должна пройти именно так, а не иначе».
Это был очень странное, даже жуткое чувство – осознавать, что кто-то принимает за тебя все решения. Первые несколько недель я часто вспоминал анекдот про известного энтомолога Э. О. Уилсона. В конце 1950-х годов он захотел развлечь гостей и написал специальной жидкостью свое имя на листе бумаги. Затем он выпустил огненных муравьев и те как на параде выстроились строго по проведенным линиям, сделав видимыми все буквы.
Фокус Уилсона удался благодаря крупному научному открытию. Ученые давно подозревали, что муравьи оставляют на своем пути невидимые следы, но только Уилсону удалось выяснить, каким образом они это делают: с помощью феромонов, вырабатываемых крошечной пальцевидной Дюфуровой железой. Когда он извлек железу из брюшка самки огненного муравья и размазал ее по стеклянной пластинке, другие огненные муравьи немедленно сбежались на запах («Падая и перескакивая друг через друга, они наперегонки мчались по проложенному следу», – вспоминал Уилсон). Позднее он синтезировал этот следовой феромон, один галлон которого, по его расчетам, может привлечь триллион огненных муравьев.
В 1968 году группа исследователей из Галфпорта, штат Миссисипи, усовершенствовала фокус Уилсона: они обнаружили, что некоторые виды термитов бегают по линии, нарисованной обычной шариковой ручкой, потому что ошибочно принимают гликолевые соединения, входящие с состав чернил, за следовые феромоны (по ряду причин они предпочитают синие чернила черным). С тех пор преподаватели колледжей развлекают своих студентов тем, что рисуют на бумаге синие спирали, по которым, выстроившись цепочкой, послушно бегают сбитые с толку термиты.
Во время похода, когда тропа резко сворачивала то на восток, то на запад, я часто думал, а не хожу ли я сам по замкнутому кругу. В каком-то смысле тропа является зловещим воплощением детерминизма. «Человек может свернуть, куда ему заблагорассудится и сделать все, что пожелает, – писал Гёте, – но он всегда вернется на путь, предназначенный ему самой природой». Эта фраза полностью применима к Аппалачской тропе. Я углублялся в леса и заходил в города, но в конце концов всегда возвращался на тропу. Если суть любого приключения заключается в его непредсказуемости, думал я, то какие приключения ждут меня впереди?
Я шел на север холодной и серой весной. Вокруг были только черные голые деревья и покрытая опавшей листвой земля. Однажды утром я проснулся где-то в Теннеси и увидел, что моя обувь покрылась инеем. В Северной Каролине я то проваливался по колено в снег, то шел по щиколотку в снежной каше. Идти было тяжело, но каждый день, несмотря на погоду и состояние тропы, я испытывал радость от того, что продолжал выбираться из мрачного леса и поднимался все выше навстречу прозрачному воздуху и свету.
На второй неделе похода я присоединился к небольшой очень дружной компании сквозных хайкеров и несколько недель с удовольствием шел вместе с ними по маршруту. Но добравшись до Вирджинии, я ускорил шаг и вскоре потерял их из вида. Потом, спустя недели и месяцы, стоило мне только замедлиться или, напротив, им пойти чуть быстрее, как мы по причудливому стечению обстоятельств снова сталкивались. Впрочем, чудом была сама тропа, которая связывала нас в пространстве, как нитка связывает бусинки.
В долгом походе у всех появляются прозвища. Большинство людей получает их от друзей за свои привычки, особенности поведения или случайно оброненные слова. Моя знакомая Прижималка, например, имела привычку прижиматься на привале к другим хайкерам, чтобы согреться. Кто-то искал свое истинное Я и поэтому сам выбирал псевдоним. Одна крайне нервная седая женщина называла себя Безмятежность, а один робкий мужчина представлялся не иначе как Джо Надеру Задницу; нисколько не сомневаюсь, что со временем она стала более уравновешенной, а он – более решительным.
Компания веселых пожилых женщин окрестила меня Космонавтом, имея в виду мое яркое, ультралегкое снаряжение. Прозвище приклеилось, и я даже начал рисовать комиксы в путевых реестрах – журналах, равномерно распределенных по всей тропе и предназначенных для ведения записей или обмена информацией. Главным героем этих комиксов был космонавт, который, прилетев на Землю, сталкивается на Аппалачской тропе с псевдо-дикостью, странными обычаями и чудаками.
Примерно раз в неделю в компании с другими хайкерами мы выбирались в город, находили дешевый мотель (иногда заселяясь по шесть или восемь человек в один номер). Целый день мы отмывались в душе, стирали грязную одежду, пили пиво, поглощали неимоверное количество жирной пищи и смотрели телевизор, – в общем, как варвары, наслаждались всеми благами цивилизации. На следующее утро нам уже не терпелось поскорее вернуться на тропу, где мы снова покрывались потом и дышали чистейшим свежим воздухом.
Изначально я полагал, что тропа притягивает только одиночек вроде меня; ощутив себя частью большого комьюнити, сплотившего незнакомых ранее хайкеров, я крайне удивился. Нас объединял общий опыт. Каждый из нас знал, каково это – неделями идти под градом, дождем и снегом. Мы голодали; мы переедали. Мы пили воду из водопадов. В парке Грейсон-Хайлендс дикие пони слизывали пот с наших ног. В национальном парке Грейт-Смоуки-Маунтинс черные медведи не давали нам заснуть. Все мы не только страдали от одиночества, скуки и неуверенности в своих силах, но и учились преодолевать их.
Узнав получше других хайкеров – весьма пеструю компанию, состоявшую из искателей свободы, любителей природы и откровенных чудаков, – я поразился одному странному факту: все мы добровольно, пусть и временно, сузили свой мир до одной-единственной тропы. Для большинства из нас поход был интерлюдией между дикой, первозданной свободой и повседневной, полной условностей и запретов взрослой жизнью. Однако, как выяснилось, тропа не дает полной свободы. Совсем наоборот – она ненавязчиво ограничивает в выборе. Свободу, даваемую тропой, можно сравнить с рекой, но не с океаном.
Если объяснять на пальцах, то тропа – это способ осмысления мира. На земле существует бесчисленное множество маршрутов; ловушек и препятствий тоже хватает с избытком. Функция тропы заключается в упорядочивании хаоса, превращении его в четкую линию. Древние мудрецы и пророки – надо понимать, что люди в те времена ходили в основном по самым обычным тропинкам – понимали этот момент буквально, и поэтому в священных текстах основных религий слово «путь» часто используется в качестве метафоры. Заратустра говорил о «путях» совершенствования, освобождения и просветления. Древние индуисты следовали трем
Как говорили более экуменические пророки, на гору ведет множество дорог. Ценность пути по определению заключается в том, чтобы помогать человеку ориентироваться в мире и отличать добро от зла. Духовные лидеры, которые отрицают существование пути просветлению, встречаются крайне редко. Некоторые мастера Дзен очень близко подошли к этой идее, однако великий Догэн утверждал, что «медитация – это прямой путь Будды». Особняком стоит индийский философ Джидду Кришнамурти. «К истине нет пути, – написал он. – Любой авторитет, особенно в сфере мышления и понимания, суть вещь деструктивная и отвратительная». Неудивительно, что с таким подходом он обрел меньше последователей, нежели пророк Мохаммед или Конфуций, оставившие после себя значительно более четкие и ясные инструкции. В этом изменчивом мире большинство людей предпочитает идти по проторенной дорожке, а не свободно блуждать в потемках.
Тропа как таковая была в определенном смысле моим духовным путем. Я рассматривал долгие походы в качестве естественной, лишенной всего наносного, американской формы медитативной ходьбы. Главная ценность тропы в том, что она освобождает разум и позволяет предаваться созерцанию. Цели моей спонтанно возникшей религии были незамысловаты: двигаться неспешно, жить просто, учиться мудрости у дикой природы и спокойно наблюдать за происходящим вокруг. Надо ли говорить, что я мало преуспел? Просматривая недавно свой дневник, я обнаружил, что вместо того, чтобы дни напролет пребывать в беззаботном расположении духа, большую часть времени я занимался решением логистических проблем или думал о еде. Просветления я так и не достиг, но зато был счастлив и здоров как никогда.
За первые два месяца похода мой темп движения постепенно вырос с десяти до пятнадцати, а потом и двадцать миль в день. Двигаясь по относительно невысоким хребтам Мэриленда, Пенсильвании, Нью-Джерси, Нью-Йорка, Коннектикута и Массачусетса, я не переставал ускоряться. Добравшись до Вермонта, я покрывал уже до тридцати миль в день. Мое тело полностью приспособилось к длительной ходьбе. Шаги стали более длинными. Вместо волдырей появились твердые как камень мозоли. Лишний жир исчез раз и навсегда. Почти постоянно тревожили и требовали обслуживания только две детали безупречно работавшей машины, в которую превратился мой организм – опухшая лодыжка и натертая кожа между ног. В те редкие дни, когда все работало идеально, мне казалось, что я мчусь на суперкаре по пустому шоссе, а не иду по тропе.