Между прочим, когда поставленная перед нами задача была оглашена, я заметил на лицах некоторых своих сослуживцев досаду. Понять их можно: команде судна, захватившего неприятельский корабль, положены так называемые «призовые выплаты» – процент от денежных средств, вырученных от продажи конфискованного груза и судна. Суммы эти, при известном везении, могут оказаться весьма солидными, и я не удивлюсь, что иные офицеры «Москвы» рассчитывали «призовыми» деньгами поправить своё материальное положение. А тут велено следовать до самого мыса Доброй Надежды, избегая встреч с другими судами, а в месте назначения – заниматься делом, безусловно, полезным в военном отношении, но совершенно неприбыльным. Сами рассудите: что за корысть новоявленным береговым пиратам от судна, которое только ещё когда-нибудь разобьётся на скалах? Ясно, что пользу из этого события извлекут, разве что, какие-нибудь готтентоты, да и то – если им случиться оказаться поблизости в момент кораблекрушения…

Впрочем, мне, как офицеру Российского Императорского флота подобные рассуждения не к лицу. Что до остальных, включая и упомянутых готтентотов – то Господь им судья, а ваш покорный слуга вполне готов удовлетвориться осознанием честно выполненного долга. Как и тем, что сумел хоть немного, но расплатиться с проклятыми британцами за кровь, пролитую на Екатерининской набережной.

Согласитесь: это ведь тоже немало…»

Южная Атлантика, недалеко от мыса Доброй Надежды.

…сентября 1878 г.

Парусник вынырнул из сплошной полосы тумана внезапно, словно чёртик из табакерки. Красное полотнище с «Юнион Джеком» в углу – британский торговый флаг! Лестовский в раздражении стукнул кулаком по ограждению мостика.

– Наверняка они поняли, кто мы такие! – Капитан-лейтенант мотнул головой, указывая на корму, где бился на ветру голубой на белом поле Андреевский крест. – Дистанция всего ничего, пяти кабельтовых не будет, тут и слепой разглядит. Теперь придётся останавливать. Сергей Ильич, один холостой, предупредительный! Боцман, готовить шлюпку!

Задержанное судно оказалось английским китобойцем «Жемчужина Клайда», следовавшим из Кейптауна в Глазго. По словам шкипера, «Жемчужина» больше года промышляла в Южных морях – и вот теперь торопилась домой с трюмами, полными бочек китового жира. Серёжа Казанков (он возглавил призовую партию) даже пожалел китобоев, этих честных пахарей моря, рискующих жизнью ради средства пропитания. Впрочем, жалости хватило всего минут на пять – когда из кучки сгрудившихся у фальшборта матросов, к нему кинулся один, одетый, как и прочие, в обтрёпанный бушлат и просмоленную зюйдвестку.

– Не откажите, вашбродие! Возьмите с собой! Как я есть, марсовый с фрегата «Светлана», второй год среди этих нехристей обретаюсь. Обманом взяли, вашбродие, мочи нету боле терпеть…

История оказалась самая банальная. Во время визита русской эскадры в САСШ, «Светлана» задержалась в Норфолке – там фрегату меняли котлы и орудия. Матросы, не принимавшие участия в ремонтных работах, проводили время на берегу, в кабаках. Там-то марсовый Ефим Оглоблин и встретился с боцманом и тремя матросами «Жемчужины Клайда», зашедшей в Норфолк перед тем, как отправиться в Южные моря. Оглоблин сидел в кабаке в одиночестве – заливал чёрным ямайским ромом горестное известие, полученное из родной архангельской деревеньки. Британцы подсели к русскому, посочувствовали его горю, предложили выпить ещё. Марсовый не отказался – известие о смерти матери грызло ему душу – и не заметил, как один из собутыльников, переглянувшись с приятелем, подсыпал в кружку русского белого порошка.

В себя Ефим пришёл лежащим на бухте каната, на палубе китобойца, бодро бегущего на юг. Ему растолковали, что он нанялся на «Жемчужину Кента» матросом, причём успел получить аванс – и продемонстрировали в качестве доказательства замызганную бумажку с крестиком вместо подписи – заверенным, как полагается, двумя свидетелями из команды китобойца. Ефим на бумажку плевать хотел и полез, было, драться – его крепко отвозили по рёбрам, связали и объяснили, что никуда он теперь не денется, а будет упрямиться – его сдадут судебным приставам в первом же порту за неисполнение контракта. Услыхав о суде, Оглоблин струхнул и понял, что хочешь-не хочешь, а надо как-то приспосабливаться. С тех пор – так и ходил на «Жемчужине», радуя судовое начальство исполнительностью, смекалкой и выучкой.

– А ты, оказывается, изрядный олух, братец. – подвёл итог услышанному Серёжа. – Тебя, выходит, зашанхаили, как последнего дурня?

– Как есть, зашанхаили, вашбродие! – сокрушённо подтвердил матрос. – Я ведь тогда сам себя не помнил, вот и впал в блуд… Возьмите меня на ваш кораблик, вашбродие, век за вас Бога молить буду и детям накажу! Я ж как есть, расейский матрос, присягу принимал…

– Присягу он принимал… – проворчал сопровождавший Серёжу боцман. – А чего ж ждал цельный год? Али вы в порты ни разу не заходили? Сиганул за борт – и поминай, как звали!

Оглоблин замялся, отводя взгляд.

– Так ить я сколь раз собирался – зачастил Оглоблин, боязливо косясь на боцмана. – Только страшно одному, на чужбине-то! А на «Жемчужине», вроде, пообжился, привык…

– Что ж ты за русский матрос, коли тебе страшно? – презрительно осведомился боцман.

– А куда идтить? Денег ни синь пороху, пожитков тоже. На судно какое наниматься – так без гумаги не возьмут, разве что такие же проходимцы… Я, вашбродие – он умоляюще смотрел на Серёжу, – всё ждал, когда встанем на рейд с каким ни то русским судном – вот я и сбегу. А уж как узнал, что промежду Россией и Англией война зачалась – вовсе невмоготу стало. Это как же: я человек казённый, а хожу на самом что ни на есть неприятельском судне…

– Тем более, лыжи должен был навострить! – боцман наставительно поднял корявый, узловатый палец. Потому как иначе ты выходишь – кто?

– Кто?