Последнее увлечение Берни было самой несуразной идеей, которая когда-либо зарождалась в его голове. Чем больше он говорил, тем больше убеждал самого себя в том, что во французской деревне возрождается искусство чародейства.

— Может, наступает новый золотой век крестьянской магии, старина!

Он провел блестящее сравнение между черными африканцами, перенимающими нашу культуру, и нами, осваивающими культуру Африки. Один из тех великих исторических обменов, последствия которого невозможно оценить, пока не пройдут годы. Он шел дальше он всегда шел дальше!

— В конце концов, разве электричество и телевидение — в твоем роде не колдовство? Ты можешь объяснить мне, старина, почему свет зажигается, когда я нажимаю на выключатель? Все это таинственно, и, быть может, какой-нибудь деревенщина знает побольше, чем нобелевский лауреат. — Он привел несколько примеров — он всегда приводил несколько примерок. Истории о том, как у свиноматок рождаются мертвые поросята, как у коров скисает молоко и как дети падают в силосную яму в полнолуние.

— Приворотное зелье, суккубы, Каббала — люди говорят об этих вещах все больше и больше… Я хочу, чтобы ты добрался до истины! И еще одно, Серж. — Он стоял и тыкал меня пальцем в грудь. — Надо ли мне говорить это? С твоей культурой и так далее — в общем, ты тот парень, который нам нужен.

Он всегда завершал свои блистательные тирады подобной грубой лестью.

В восемь часов я встретился с Ким в баре «Сан-жен». С пяти до девяти часов там можно застать половину всех журналистов Парижа. Их усталые серые фигуры внезапно появляются в дверях и так же внезапно исчезают, их движения столь же призрачны, как график их работы. В их глазах всегда есть какой-то мечтательный блеск — слабая надежда вырваться из безотрадного круга. Еще туда приходят фотографы, постоянно бодрые и жизнерадостные: им достаточно нажать на кнопку, чтобы запечатлеть реальность, которая почти всегда ускользает от нас, жалких бумагомаратели. Я не столь рьяно стремился вернуться к семейному кругу, просто Ким работала в том же здании. Она была редактором журнала мод в Бюро Женской Моды — так называлось французское отделение американского объединения производителей готовой одежды, — и поскольку у нас был только один автомобиль, я встречал ее почти каждый день.

Мне нравилось приходить сюда первым. Это была одна из светлых минут моего дня. Я любил ждать Ким — так в театре ждешь, когда поднимется занавес. Я видел, как она появляется из темноты через боковую дверь, которая вела в вестибюль здания. Слегка наклонившись вперед, она оглядывала зал мягким близоруким взглядом, пока не замечала меня, — тогда все вдруг преображалось, словно в полутьме вспыхивал чудесный огонек.

— Знаешь, что, — начала она в тот вечер, усевшись и взявшись за локон своих длинных черных волос. — Я решила все это состричь.

Я игнорировал проблему ее волос, которую мы обсуждали целыми вечерами, — молодая, очаровательная двадцатисемилетняя издательница модного журнала, которой просто необходимо следовать причудам моды, и по уши влюбленный, консервативный тридцатишестилетний супруг, который не хотел ничего менять в том хрупком чуде, каким была наша совместная жизнь, опасаясь, как бы малейшее изменение не повлекло за собой полный крах, как бы неведомые злые силы не покарали нас за непочтение к естественному ходу вещей («Суеверие в век межпланетных полетов, старина!»)…

— А знаешь ли ты, — сказал я, — что завтра ни свет ни заря я отправляюсь в одну деревню в Пиренеях?

— Какая-то история?

— Да. Мистический триллер в версии Берни.

Когда я рассказал ей редакторский сюжет, она сказала, что это фантастика, но тем не менее восприняла все с энтузиазмом. О, этот энтузиазм! Впервые я встретил Ким в Антибе среди крепостных стен. Ее приводили в восторг вещи, которые надоели мне до смерти: слушание пластинок, заказывание выпивки в кафе, работа, безделье, разглядывание людей и деревьев. В течение трех месяцев я находил ее несносной. Словно у меня в руках были тысячи мельчайших кусочков разноцветного стекла. Потом однажды ночью (тогда я упорно следовал за новейшими открытиями в области борьбы с раком, которые были главной темой осенней кампании), теплой бессонной ночью, кусочки в головоломке сошлись, и я понял, что они все принадлежат мне. Сейчас мы были женаты уже четыре года, и все шло наилучшим образом. Просто удивительно хорошо.

Мы пообедали в итальянском ресторане, и когда я платил по счету, появился Канава, маленький и худощавый, с блестящими пьяными глазами и прядью густых волнистых волос, падавшей на лоб. Мишель Канава был на пять лет старше меня и тоже работал в газете. Ему досталась скверная работа: скандальная хроника. Каждую ночь он шлялся из одного ночного клуба в другой, пытаясь выведать, кто с кем спал и почему, или почему не спал. Канава остановился у нашего столика, настойчиво приглашая нас на открытие нового клуба. «Клуб элиты, старина!» Но я сказал ему, что завтра должен встать на рассвете и проехать четыреста пятьдесят миль, дабы узреть скрытое лицо сельской элиты Гаскони.

И мы раньше обычного пошли домой, занимались любовью, легли спать, а вечером следующего дня я был в Тузуне.