В мае Марине Ивановне сообщили, что в середине июня ее отправят из Гавра в Ленинград.

Последние сборы. Упаковка чемоданов. «Нынче не ела 24 часа и все дни сплю по 4 ч. – да и то не сон, недавно заснула поперек кровати, и проснулась от того, что на голову свалилась целая вешалка с платьями…

Икону отнесла к Лебедевым…

Адрес выучила наизусть и подам голос, как только смогу…»

«…Прочтите в моем Перекопе (хорошо бы его отпечатать на хорошей бумаге, та – прах! только никому не давать с рук и лучше не показывать) главку – Канун, как те, уходя, в последний раз оглядывают землянку…

«Осколки жития

Солдатского»…

Так и я. – »

Последние просьбы:

«Если Вы мне что-нибудь хотите в дорогу – умоляю кофе: везти можно много, а у меня – только начатый пакет, и денег нет совсем. И если бы можно – одну денную рубашку № 44… на мне лохмотья…»

День отъезда, час отъезда всё неизвестен. Не говорят. «Ждите». Ждут у телефона, боятся отлучиться. Каждую минуту могут сообщить. Наконец: «Нынче едем – пишу рано утром – Мур еще спит…» Прощальные письма. Писала и ночью. С теми, кто в Париже, попрощалась заранее. Даже с Родзевичем столкнулась случайно на улице…

Никто не провожал. Не разрешили. «Но мои близкие друзья знают и внутренно провожают…» – “Ni fleurs ni couronnes[17]”, – сострил Мур.

Итак, было 12 июня 1939 года. Был вокзал. И в письме Тесковой, которое Марина Ивановна пишет на ладони у вагона: «Кричат – En voiture, Madame[18] – точно мне, снимая со всех прежних мест моей жизни. Нечего кричать – сама знаю…»

18 июня Аля встречает Марину Ивановну и Мура в Москве. Муля Гуревич помогает таскать вещи.

– Мама плыла пароходом из Гавра с испанскими беженцами в Ленинград, а оттуда поездом в Москву. Она проделала тот же путь, что и отец до нее. Она не ехала через Негорелое, как многие думали в Париже… Отец хворал и не мог ее встретить. Встречала я, – рассказывала Аля.

Первое, что сразило Марину Ивановну по приезде, – это сообщение о том, что ее родная сестра Ася, Анастасия Ивановна, находится в лагере!..[19]

Потом узнает она, что арестован муж сестры Сергея Яковлевича, Веры, Михаил Фельдштейн, юрист, работавший в Красном Кресте с Екатериной Пешковой, которого Марина Ивановна знала еще по коктебельским временам, друг отца. Потом… потом судьба уже не будет давать ей передышки…

19-го была – «деревня», как называла Марина Ивановна в письмах к Тесковой то место, где поселились Сергей Яковлевич с Алей. «Там – сосны, это единственное, что я знаю…»

«Деревня» оказалась дачным поселком Болшево по Северной железной дороге, неподалеку от Москвы, а дача – неподалеку от станции. И там действительно были сосны, «полкилометра сосен…».

Ржавая дорожка, засыпанная сухими иглами, вела от калитки в глубь сада, в глубь сосен, к террасе. На террасе стол, скамья, плетеные кресла. Две небольшие смежные комнаты, в которых разместятся Сергей Яковлевич и Марина Ивановна. Чуланчик, куда втиснут раскладушку на козьих ножках и где иной раз будет ночевать, задержавшись допоздна, Муля Гуревич. Маленькая застекленная терраска в глубине коридора, на чужой половине, – там будут жить Аля и Мур. И еще была гостиная, даже с камином, где собирались все обитатели дачи, где Марина Ивановна читала стихи, где выступал Журавлев, известный чтец, ученик Елизаветы Яковлевны, друг семьи Эфронов.