А голос! Вот сколько девчат знал и всякое-разное случалось: и от любви безответной страдал, и дыбом становился, едва взглянув, да так, что покоя не знал, пока не добивался своего. Но чтобы так! Ощущение такое, что вот скажет палец отрубить – не задумываясь отхватит; скажет руку – вот только топор отыщет, потому как ножом больно долго пилить, а захочется побыстрее исполнить. Преувеличение? Может, и да, но только в тот момент он думал именно так и ничуть не сомневался в том, что исполнит подобное враз. Что же за красота такая! И это она еще в полную силу не вошла, он просто чувствовал, что это только бутон, которому предстоит расцвести пышной роскошью небывалого цветка.

Простенький голубой сарафан скрывал под собой стройное упругое девичье тело. Отчего такая уверенность, коли сарафан очень даже просторный и не облегает плотно девичий стан? А вот не могло быть иначе, и все тут. Высокая грудь вздымается под тканью без каких-либо помощников в виде бюстгальтеров, потому как их пока и не изобрели. Как только Волков попытался представить себе ее без одежд, то сразу позабыл, как дышать.

– Чего молчишь-то? – легонько прыснув, вновь спросила она, и при этом улыбка словно включила какую-то мудреную подсветку, еще больше озарив ее лицо. Вот только что казалось: краше ничего и быть не может. Но едва она улыбнулась, как Виктор окончательно осознал: нет предела совершенству.

– Гхм… кхэ…

– Чего кряхтишь, как дед старый? – не унималась красавица.

– Ты бы, Смеяна, погодила, пусть парень в себя-то придет. Ишь, словно кол проглотил, дыханье сперло, – забавляясь, проговорила повариха. – Это ж надо поначалу приготовиться, чтобы с такой красотой повстречаться, да и то не сомлеть тяжко.

От слов дородней женщины Смеяна – какое красивое имя! – потупила взор. Ее румянец разгорелся еще сильнее, а у Виктора поплыла голова. Все, спекся. Э нет, так дело не пойдет. Кто знает, чья она дочка? Хотя вряд ли боярская, скорее всего из челяди. Платьице простенькое – не старое, но и не новое, разве так одеваются бояре? Услужливая память тут же представила картины из прошлого Добролюба, ни одной боярской дочки в подобном одеянии ему видеть не доводилось. Опять же разговор простой, никак не господский. И повариха очень легко с ней общается, без пиетета. Но даже если девица из челяди, это ничего не меняет. Какому хозяину понравится, что его дворню обхаживают посторонние? А с другой стороны, какое ему дело. Впрочем, до такой-то красы наверняка дело есть. Однозначно есть.

– Это так, – наконец сумел совладать с собой парень, – к красоте твоей еще попривыкнуть нужно. Лик – словно Отец Небесный обрисовал, голосок журчит, словно ручеек весенний после морозов студеных…

– Э-э-э, скоморох, а ну осади! – вскинулась повариха. – Ишь запел, как соловушка!

– Да что ты, тетка Большуха, пусть сказывает, – взмолилась Смеяна.

– Я те дам «сказывает»! Прямо заслушалась. Поел, что ли?

– Поел.

– Ну и ступай с богом.

– Да куда ему ступать-то? – лукаво поинтересовалась девушка.

– На улицу пусть ступает. Ждан! Ждан! Где тебя носит?

– Тута я, тетка Большуха, – лениво отозвался парнишка, что привел Виктора на кухню.

– А ну проводи добра молодца на задний двор, пусть там ждет, пока с ним разберутся.

– Ага. Пошли, что ли?

– Да погодите вы, – не унималась Смеяна. – А что ты умеешь и звать тебя как?

– Звать меня Добролюбом, – охотно откликнулся скоморох. – А пробавляюсь я метанием ножей, жонглированием да тело скручиваю по-разному. Могу и бороться.