Госпиталь шумно праздновал победу. Начальник широким жестом пригласил командующего к столу, подмигнул двум врачихам — польке и русской. Те бросились к генералу, защебетали. Он поцеловал им руки и осторожно отстранил.
— Где? — кинул он виновато молчавшему майору.
— Juź nie żyje [89].
— Где?
— Третий этаж. Я распорядился отдельную палату.
Посреди комнаты на полу стояли парусиновые носилки. На них — странно короткое тело. Забинтованные культи ног — кровь черными пятнами запеклась на бинтах, солдатская рубашка с завязками вместо пуговиц. Лицо прикрыто вафельным полотенцем.
Сверчевский осторожно приблизился к носилкам.
— Сними полотенце, — не оглядываясь, приказал майору.
Снизу доносился разнобой веселых голосов.
— Принеси стул. Спасибо. Уходи.
Он сел подле носилок.
Нет, не видел. Ни в Москве, ни в Подмосковной школе, ни в Испании.
Но этот человек знал Курта. От него — мою фамилию. Ему доверял Курт.
Над Москвой гремел победный салют. Варшава отплясывала среди руин. С Карлова моста в Праге пускали фейерверк. На улицах Лондона жгли маскировочные шторы. В Берлине солдаты, подсаживая друг друга, расписались на стене рейхстага. Перед Белым домом качали офицеров советской военной миссии.
Он сидел в пустой комнате. Не было сил отвести взгляд от воскового лица. Не было сил подняться.
«Командиру 1 т. к. ВП
Г-м Кимбар!
Вы