— Вонь, клянусь, та самая. Неистребимая. Переживет поколения, правительства, войны…
Пщулковский принадлежал к людям, чистосердечием которых Сверчевский дорожил. Но на Нейсе в их отношениях что–то разладилось. И оба старались вернуть утраченное.
Подполковник Пщулковский показал текст листовки, какую предстоит отпечатать. Сверчевский, надев очки, не спеша прочитал, добавил в первом абзаце «мать–отчизпа», в последнем «мать Польша».
— Не слишком ли много «мать»? — улыбнулся Пщулковский. — Однако кашу маслом не испортишь.
— Эдмунд, — Сверчевский обернулся вместе со стулом, — тебе нравится, как горят поленья в этом камине? Мне — нет. Не потому, что помещичий. Очень быстро разгорелись… Мне все время что–нибудь не нравится. У меня портится характер. Расторопный Моляревич собрал чурки у блиндажа. Свежее дерево, а горит, как порох. Это мне и не нравится.
Он чувствовал, что будет говорить, долго говорить, объясняя себя не только Пщулковскому, но и самому себе.
— Тебе выпало счастье, Эдмунд, ты — агроном. Знаешь, как выращивают хлеб, картофель. У меня скучное, прикладное восприятие жизни. От леса на том берегу Нейсе жду всяких пакостей — засад, завалов, ловушек, спрятанных резервов. Глядя, как легко занялись дрова, жду лесного пожара. Представляешь себе, что такое для наступающей армии — лесной пожар?.. Тебя уже не радует камин. Я добился своего, испортил тебе настроение. Ты и пословицу привел аппетитную про кашу с маслом. У меня в голове польская поговорка о горчице после обеда.
— Наш план утвердил командующий фронтом, карандашом не притронулся. Это что–нибудь значит?
— Значит, мы не круглые идиоты, и маршал Конев надеется, что, когда план полетит к чертовой матери… Опять «мать»?.. Мы не совсем оплошаем. Мы планируем дымовую завесу, но лесной пожар вспыхивает без плана… Мне отвратительны милые домики на окраине Ротенбурга. У них непробиваемые каменные стены, попрочнее тех, что в Кинто и Бельчите. Тогда не было фаустпатронов… Из окошек будут бить по машинам Кимбара [82]. А они необходимы для Будишина, Дрездена. Практически у меня одна дорога на Будишин. Сколько на ней мостов? Все будут взорваны. Мою неприязнь к красавице Нейсе можно не объяснять: форсирование под огнем, понтонные переправы… Еще не окончательно испортил тебе настроение? Минуточку терпения, я закончу свое черное дело. Твоя бодрость от штатской непорочности. В цивильном мозгу не может существовать все предугадывающая военная машина…
Ни за что на свете, никому, даже Владе, он не признался бы, что такая машина существует в его собственном затухающем, но еще ясном перед сном сознании…
— Ты крепко понюхал пороха под Ленино. Однако сохранил сознание гражданского человека, свято верящего в армейскую слаженность. Ты в детстве любил духовую музыку?.. Когда–то я верил в планы, обожал графики, расписания, разноцветные схемы. Какую я имел вычерченную оборону в сорок первом! Не оборона — учебное пособие… Война вот–вот кончится, а в оставшиеся дни будет планово и беспланово литься кровь. Еще какая! Имей в виду, замполит, на исходе войны люди наименее охотно подставляют себя под пули. Осенью сорок первого под Вязьмой я не думал: хочется мне жить или нет. Постарев, в апреле сорок пятого, знаю доподлинно: хочется…
Он велел адъютанту вызвать из оперативного отдела Касея.
Разговор, начатый с Пщулковским, продолжал с Касеей.
— Мы с вами, майор, старые служаки, пожилые люди. Помним: кто рано встает, тому бог подает. Достаньте, Касея, из заднего кармана брюк свою записную книжечку. Найдите страницу, где записано, когда восходит солнышко шестнадцатого апреля. Ту сладкую минуту, в какую даже грешники спят сном праведников.
— Солнечное время четыре сорок. Среднеевропейское — шесть сорок.
— Шесть сорок. Совпадает с моим талмудом. Я имею слабость перепроверять самого себя… Шесть сорок. Темно. А тут еще леса. Подготовьте, Касея, шифровку. Нет, не записывайте. Легко запомнить: «Ч» — шестнадцатого четвертого сорок пятого, восемь ноль ноль. Моя подпись. Повторите.
— «Ч» — шестнадцатого четвертого сорок пятого, восемь ноль ноль, Кароль Сверчевский.
— Не надо «Кароль». Достаточно «К». Прячьте, Касея, записную книжку. Теперь я полезу в свой карман.
Он встал, застегнул пуговицы на кителе и достал из кармана нодполковничьи погоны.
— Главнокомандование Войска Польского удовлетворило наше с товарищем Пщулковским представление и досрочно присвоило вам звание подполковника. Поздравляю вас, подполковник Касея… Звездочки вышиты искусной женской рукой, не со склада.