Взгляд барона выразил презрение к мнению покойного родителя.
— А вот мне не всё равно, — запальчиво сказал я.
Де Сигоньяк грустно и мудро улыбнулся. Но я не сдался.
— Вот вы думаете, что это целиком ваше решение, барон. А скажут, СКАЖУТ, что это я вас соблазнил.
— Мне уже всё равно, — отрешенно проговорил де Сигоньяк, глядя в пол. — Мосты сожжены. Решение принято. Я тоже становлюсь пацифистом.
И тут, словно бы откликнувшись на его слова, изумрудная приземистая колонна пошевелилась.
Расправила крылья, вытянула хвост, покрытый таким количеством шипов и наростов, что он походил на шишковатую зубастую палицу.
Мы с бароном отшатнулись.
Де Сигоньяк постарался сделать это незаметно — дабы не уронить честь мундира; я же скакнул, словно молодой горный козёл, который увидел на соседнем уступе привлекательную козочку.
Но движение колонны на этом не остановилось, и через пару секунд нашему вниманию стали доступны широкие и мощные челюсти, маленькие, утопленные под раскидистые костяные брови, глазки и мощный хвост, которым можно было расколоть здание Большого Театра с одного удара.
Морда была покрыта яркими, изумрудно-чёрными полосками, которые, расходясь по телу, становились всё шире, на спине сливаясь в единый изумрудный гребень, который топорщился подобно японскому боевому вееру.
— Ну всё, — тихо сказал я и порывисто, почти себя не контролируя, взял барона за руку. — Хана нам, барон.
— А может, это и к лучшему, — философски заметил Сигоньяк. — Никто не узнает, что у нас с вами особая связь.
Полностью развернувшись, полосатое бронированное чудовище глянуло на нас своими крохотными глазками, а потом распахнуло пасть.
Невольно взгляд мой затянуло внутрь.
Туда, куда подобно когортам отлично вымуштрованных воинов, уходили стройные ряды зубов. Туда, где полыхала адским пламенем разогретая и готовая к употреблению огнеметательная железа.
Туда, где подобно листку осины, трепыхался на жарком ветру крохотный нёбный язычок...
— Невольно стал я свидетелем вашей доверительной беседы, милорды, — дружелюбно сказало чудовище. — И вот что хочу добавить: вы совершенно правы. Надоело всё. Двадцать лет: не спи, не ешь, отрабатывай полёты строем... А махать тяжелыми бронированными крыльями — это, я вам скажу, не крылокош наплакал. И всё для того, чтобы на один день выйти в чисто поле, на краткий миг пересечься с свирепым, и зачастую невкусным противником, лишиться какой-нибудь ценной части тела, за которую потом ещё надо отчитаться перед женой — не любовница ли отхватила на память в порыве страсти... И к вечеру, совершенно ни с чем, возвращаться домой, в Благор. Чтобы с утра пораньше, даже не позавтракав, начать готовиться к следующему выходу. А вопли нашего дорогого Князя о потерянном глазе? Вот вы, милорды, согласились бы слушать одно и то же нытьё полторы тысячи лет?.. А, что там говорить! — полосатое чудовище махнуло крылом, и мы с Сигоньяком прижались друг к другу, аки былинки на ветру — ибо другой защиты от налетевшего шквального ветра у нас не было. — Скучно, господа, — продолжил дракон, экспрессивно размахивая крыльями и не замечая, что собеседники держатся на ногах, только чтобы не потерять лицо. — В Благоре нет свежей прессы. Если подумать, никакой нет — писчебумажная промышленность у нас как-то не приживается. А я журналистом стать хочу! — возопило чудовище, воздев к небу-потолку могучие лапы, увенчанные острыми, как коса рачительного крестьянина, когтями. — А ещё лучше — спортивным комментатором, — с любовным придыханием поведал дракон. — Как думаете: у меня получится?..
Чудовище с надеждой воззрилось на нас с бароном.
С крайних клыков его на пол капали желтые ядовитые капли, и если бы шлифованный камень, из которого выстроен зал, был чуть менее устойчив к едким кислотам, то в нём давно уже зияли бы громадные дыры.