Ричард все никак не мог ею налюбоваться, наслушаться. Стоило Элизабет взмахнуть ресницами — и он просто-таки таял от нежности.
— Ты — исключительная женщина, darling, и прекрасней тебя нет никого на свете! — воскликнул он с чувством. — И теперь ты — моя жена! Уязвимая — и сильная, вспыльчивая — и рассудительная, а еще — загадочная и непредсказуемая.
— Ты забыл упомянуть серьезный недостаток — мою глупость. Ричард, в Париже я несколько недель предавалась отчаянию, и теперь понимаю, что зря. Взять себя в руки, не думать о плохом! И не лить слезы, а думать, анализировать. Только представь! Когда я нашла в башне те обличительные документы, я не стала копать дальше. И только когда увиделась с вдовой Биффар, поняла, как это было глупо с моей стороны.
— Лисбет, я ничего не понимаю!
— Тринадцать лет назад папу заманил в ловушку человек, которого он знал. Иначе он бы просто никуда с ним не пошел. И я уезжаю из Франции, так и не узнав, кто это был! Нужно все рассказать дяде Жану и кое-что ему отдать!
— Хорошо! Пригласим их с Бонни поужинать с нами в каюте. А сейчас их лучше не тревожить, — сказал на это Ричард.
Элизабет прижалась к мужу. Французское побережье превратилось в темную полосу, кое-где щетинящуюся строительными кранами, остроконечными крышами домов.
«Быть может, я еще вернусь, — думала она. — И, если того захочет судьба, даже увижу Жюстена. А может, и нет. Прощай, моя родина! Прощай, Жюстен! Я так тебя любила…»
Жюстен много часов бродил по окрестным полям и тропам. Лето только началось, вокруг — зелень и цветы, и от этого зрелища невольно светлело на душе.
Он зашел довольно далеко в северном направлении и освежил лицо и руки в речушке Соваж[12] — притоке Шаранты. Они часто приезжали сюда верхом с Элизабет, которой название речки казалось забавным, и она часто по этому поводу шутила.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда молодой солдат подошел наконец к замковому парку.
Решив никому не показываться на глаза, он осторожно двинулся по аллее.
«Мариетта наверняка ушла домой еще до сумерек, — рассуждал он. — Я слишком долго бродил, она меня не дождалась».
Держась в густой тени вековых сосен, Жюстен медленно подошел к конюшням. Перль и ее жеребенок гуляли в загоне, их он увидел издалека. Конечно, хотелось позвать кобылу, приласкать, однако он не решился. Но тут Перль встрепенулась, коротко заржала и галопом понеслась ему навстречу.
— Ты уловила мой запах или просто почувствовала, что я рядом! — обрадовался Жюстен, когда лошадь ткнулась бархатистой мордой ему в ладони. — Мы с тобой и остальными лошадками хорошо ладили, помнишь? И с Элизабет тоже.
С тяжелым сердцем юноша погладил Перль по шее и пошел дальше вдоль загородки. Тридцать метров — и он уже был на заднем дворе конюшни. Ориентировался здесь Жюстен с легкостью, потому что все осталось, как было: навозная куча — на старом месте, дверь чуланчика для хранения седел и сбруи выкрашена все той же зеленой краской, старинная каменная поилка — все в тех же коричневых пятнах мха.
Рядом кто-то хрипло кашлянул. Жюстен обернулся и увидел-таки нечто неожиданное: возле открытой двери, ведущей непосредственно в конюшни, стоял Гуго Ларош. Худой, с седеющими волосами и бородой, хозяин замка держал его на мушке охотничьего ружья.
— Проваливай отсюда, бастард! — промямлил Ларош. — Тебя только не хватало!
Судя по стеклянным глазам и заплетающемуся языку, он был пьян. При виде ружья Жюстен замер.
— Глухой? Проваливай из усадьбы или пристрелю, как бешеную собаку, и оставлю гнить в навозе!