Перелистаем «Букварь», в котором Симеон Полоцкий собрал по крупицам все самое лучшее и ценное из своих предыдущих книг и книжиц, основательно переработав многие произведения, сделав их доступными для детского восприятия. Открывает «Букварь» заглавие: «Начало оучения детям, хотящим разумети писания», за ним следует «Предисловие к юношам, учитися хотящим», далее Симеон Полоцкий, как истинный христианин, помещает «Благословение…» – молебен на доброе дело. На семи листах – алфавит и слоги, на двух – выражаясь современным языком, пособие логопеду: «во исправление языка отрочате…».
Молитвы, псалмы, символ веры – незыблемая основа любого учения. Не мудрствуя лукаво, Симеон Полоцкий помещает в своем «Букваре» очевидно с отрочества полюбившуюся ему «Беседу о православной вере, краткими вопросами и ответы…» Лаврентия Зизания. Тексты Часослова перемежаются с текстами, заимствованными у земляка-белоруса Спиридона Соболя. Нашлось в «Букваре» место для элементарных сведений по арифметике и образчиков стихотворных приветствий родителям и близким от имени чад. Завершает учебник рассуждение «Святого Геннадия патриарха Константинопольского о вере».
После прочтения последней главы сразу же возникает предположение: Симеон Полоцкий мыслил широко, масштабно и вовсе не собирался замыкаться со своим творением в пределах Кремлевской стены. «Букварь» должен был стать учебником для всех славянских детей, книгой, питающей разум и взывающей к общим корням и к величию русского слова.
…Двумя годами раньше выхода в свет «Букваря» царица Наталья Кирилловна обратилась к Федору Алексеевичу с просьбой сыскать человека кроткого, смиренного, сведущего в божественном писании. Пожелание вдовы Алексея Михайловича взялся исполнить боярин Федор Прокопьевич Соковнин и назвал кандидата в дядьки и учителя – дьяка Челобитного приказа Никиту Моисеевича Зотова, «исполненного всяких добродетелей и искусного в грамоте и письме».
Далее события развивались так. Царь повелел Соковнину привести Зотова во дворец, не сообщая тому о цели вызова. Обратимся к описанию аудиенции. «Зотов оробел, однако милостивый прием, оказанный царем, ободрил смутившегося дьяка, и испытание его Симеоном Полоцким в чтении и письме сошло благополучно. Вслед за тем Соковнин отвел Зотова к вдовствующей царице… которая, держа за руку маленького Петра, обратилась к Зотову: „Прими его и прилежи к научению божественной мудрости и страху Божьему и благочинному житию и писанию”».
На другой день, 12 марта 1677 года на половине Натальи Кирилловны состоялось посвящение царевича Петра в ученики. Церемонию вел патриарх Иоаким в присутствии царя, Симеона Полоцкого, Соковнина. Патриарх отслужил молебен, окропил Петра святой водой, благословил. Зотов получил из рук его святейшества увесистый мешочек со ста рублями, царь даровал новоиспеченному наставнику собственный двор в Кремле. Наталья Кирилловна вручила Зотову богатое одеяние.
…В 1694 году, после четырнадцати лет, которые миновали со дня кончины Симеона Полоцкого, его ученик Карион Истомин, посчитав, что время настоятельно требует новое пособие для первоначального обучения грамоте, издал «Лицевой букварь»[102], а через два года вышел в свет «Большой букварь». Сохранив преемственность, шедшую от «Букваря» Симеона Полоцкого, Карион Истомин, монах (!), по непонятной причине изрядно прошелся по религиозной части учебника и изъял тексты «Благословение отроков», «Беседы о православной вере» и другие.
Свято место пусто не бывает, и К. Истомин поместил в «Букваре» с добрый десяток собственных виршей, обращенных к юным читателям. Полностью название учебника звучало так: «Букварь языка славенска хотящым детям учитися чтения писаний. Начало всех письмен достолепное начертание, к сему и иныя главизны потребные во обучении должности христианския с душеспасительною пользою». Не надо быть провидцем, чтобы угадать, чей пример стоял перед глазами автора.
18 (28) февраля 1690 года у венценосной четы – Петра Алексеевича и Евдокии Федоровны[103] – родился сын, названный в честь незабвенного деда Алексеем. «Большой букварь» в первую очередь предназначался будущему наследнику российского престола. Как видно, дворцовая традиция, заложенная Симеоном Полоцким, в Лету, реку забвения, не канула. Вдовствующая царица Наталья Кирилловна, получив из рук автора подносной экземпляр, вовсе не предполагала, что судьбы ее сына и мужниного внука резко разойдутся и Алексей Петрович закончит жизнь под адскими пытками в казематах Петербургской крепости.
Глава XIII. Во утеху сердец
Возможно ли было в России в середине XVII века лишиться языка или быть прилюдно поротым за незлобивые шутки, за веселый перепляс, за пародии на людей именитых? По указам Алексея Михайловича, оглашенным в 1648 и 1657 годах, скоморошество не только осуждалось, но и преследовалось. Над бродягами, потешниками, музыкантами, дрессировщиками висел не только дамоклов меч царева сыска, но и церковное осуждение.
Эти драконовские меры по искоренению «языческих пережитков в быту населения» покажутся весьма странными, если учесть то, что Алексей Михайлович интерес к зрелищам проявлял всегда и втайне, опасаясь прогневить патриарха, приглашал к себе скоморохов, сказителей, предсказателей будущего.
Во всеобщем хоре отцов православной церкви, ярой противнице наследства, которое досталось России от языческих времен, глас Симеона Полоцкого звучал весомо, хотя и не всегда оправданно. Вытравить традиции, прочно вошедшие в народное сознание и быт, ни в кои веки не удавалось ни царям, ни кесарям. Россия усваивала и переваривала влияние Запада с величайшей предосторожностью, но так и не смогла до конца очиститься от нравов и обычаев Руси изначальной.
Исследователь «эстетических запретов» в русском барокко академик А. М. Панченко утверждал: «Для Симеона Полоцкого и культурных людей его ориентации институт скоморохов был подобен институту шутов, хотя первым они отказывали даже в снисходительном признании, которым шуты пользовались со стороны светских владык». Перед волхвами, чародеями, кощунниками или скоморохами, носителями безвозвратно ушедшего времени, святые отцы испытывали некий мистический страх и находили в них греховность. Пожалуй, именно последнее понятие послужило основой двустиший, написанных Симеоном Полоцким:
…Боярин Артамон Сергеевич Матвеев тонко улавливал настроение своего воспитанника и подогревал в Алексее Михайловиче страсть к комедийным действам. Царь был, как говорится, по уши влюблен в свою супружницу Наталью Кирилловну, имевшую нрав веселый и общительный. В усладу молодице Алексей Михайлович готов был пуститься на всё. И хотя театр, в то время несколько презрительно называвшийся «игрищем» или «позорищем», был не в чести у православной церкви, лицедейство, запретный плод, пришелся по вкусу многим именитым особам. «Библия в лицах?!» – фыркали доморощенные ревнители благочестия и при этом неизменно прибавляли: «Бесовство! Кощунство!». «Любо!» – чувственно вздыхали на женской половине царева двора, побывав на очередном театральном представлении, которое устраивал А. С. Матвеев у себя в хоромах[104].
4 июня 1672 года произошло событие, повлиявшее на всю последующую культурную жизнь России. Согласно царскому указу предлагалось: «…иноземцу Ягану Годфриду учинити камедию, а на камедии действовати из Библии – Книгу Есфирь – и для того действа устроить хоромину вновь». Поначалу театр и труппа[105] располагались в помещении над Аптекарским приказом, а вскоре на сем месте вырос Потешный дворец.
В богобоязненности Тишайшего государя боролись два начала – запретительное и прогрессивное. Торжество последнего неоспоримо. Существует вполне обоснованное предположение, что, уломав патриарха Иоакима и получив благословения на комедийные действа, царь был вынужден пойти на компромисс с его святейшеством и запретил прилюдно появляться в платье иноземного покроя.
Театр захватил самого самодержца без остатка, а затем страстью к комедийным действам воспылала вся царственная родня. Увлечение царя было настоль ко сильным, что в день первого представления пьесы «Артаксерксово действо» (произошло это событие 17 октября 1672 года) Алексей Михайлович десять часов без перерыва смотрел спектакль, который был поставлен в лучших сценических традициях того времени – с прологом и эпилогом.
Что остается от спектакля, когда он сыгран, окончательно сошел со сцены, а актеры закончили свой земной путь? В веке девятнадцатом, в пору расцвета русского театра, это были афиши, программки с краткими сведениями об авторе и исполнителях, костюмы, в которых они проживали жизни героев, театральный реквизит и декорации. От описываемого времени остались лишь воспоминания очевидцев, расходные книги о выплате жалованья, названия спектаклей и чудом уцелевшие тексты пьес.