Например, меня интересовало, зачем Павлова так срочно вызвали в НКО? Настолько срочно, что пришлось бросать все дела в Резервной группе и самолетом лететь в Москву. А тут обо мне словно забыли все. Миша докладывал, что пока я был без сознания, меня искали всего два раза. И оба раза в первый день. Видимо, врачи перестарались, расписывая интересующимся тяжесть последствий несчастного случая, тем самым напрочь отбив у них желание со мной встречаться. Другого разумного объяснения у меня нет. Хотя, есть. Получилась странная ситуация, дела в Резервной группе Павлов уже сдал, принять дела в Управлении просто не успел, а поручение, ради которого вызывали, не успели даже озвучить. Вот и получилось, что я сейчас словно в вакууме подвешен.

А еще помню приступ паники, когда меня, наконец, осенило, что и ординарца и адъютанта спровадить подальше от себя я смогу, а вот куда мне деть семью Генерала??? Уж они-то меня расколют на счет раз. Сразу на этот факт внимания не обратил по очень простой причине — я ничего и никогда не слышал о его семье. Вот и выпало из головы очевидное. Слава богу, что покопавшись в памяти Павлова, я узнал, что с женой и детьми он контакта практически не поддерживает. С тех пор, как он вернулся из Испании, жену он видел всего лишь один раз, и то случайно. А все их контакты ограничивались посылкой денег и помощью с устройством сына в спецшколу. Причиной как всегда была женщина. Точнее очередная интрижка Генерала. Любил он это дело. Ну, жена подумала, подумала, да и ушла. Отлично. Очень даже вовремя.

Поначалу меня удивляло и отсутствие визитов сослуживцев и друзей Дмитрия Григорьевича. Ответ оказался прозаическим. Почти все его товарищи и сослуживцы были сейчас на войне. Автобронетанковое управление, начальником которого все это время формально оставался Павлов, практически опустело. Всех, кого могли, распихали по частям и соединениям действующей армии. Из руководства же вообще остался только комиссар — Петр Николаевич Куликов, с которым у Генерала отношения сложились не особенно хорошо. Короче говоря, на тех, кто остался, легла такая нагрузка, что им было не до здоровья «любимого» шефа.

Как все гладко получается-то. Настолько гладко, что случайными все эти совпадения быть не могут. Можно предположить, что «экспериментаторы» смоделировали ситуацию таким образом, чтобы исключить провал симбиота, хотя бы на первом этапе эксперимента. Вопрос: «В чем тогда заключается смысл эксперимента, если и без моего участия они тут могут все или практически все?». Непонятно.

А если честно, то вместо того чтобы работать, я занимался тем, что переливал из пустого в порожнее бессмысленную информацию.

А вот другие были заняты делом.

Выйдя от Генерала, Мишка сразу же направился как раз к Куликову. Угу. Тому самому комиссару АБТУ, которого так не любил Павлов. Собственно нелюбовь их не была взаимной. Неприязненные чувства начальствующих субъектов возникли на почве твердости их характеров. И тот и другой были эдакие «кремень мужики», которых убедить в чем-то, если они сами того не хотели, практически невозможно. Вот и нашла коса на камень. Генерал обиделся, а вот Куликов обиду пережил, и, наоборот, зауважал начальника. И Мишка об этом знал.

С каменным лицом он прошествовал мимо пытавшегося вякнуть адъютанта прямо к Куликову в кабинет. Надо сказать, что адъютант комиссара, Мишку сильно опасался, поскольку был единожды бит чугунными кулаками по интеллигентской морде, за крайнюю склочность и сволочной характер. Поэтому, его возмущение выглядело скорее формальным, чем реальным.

Мишка сразу же взял быка за рога, и начал вводить, уже собравшегося порвать наглеца на мелкие клочки, Куликова в курс порученного ему дела. Он последовательно, практически по часам, рассказывал все, что предшествовало его, Мишкиному, появлению в комиссарском кабинете. А Куликов все это время задумчиво рассматривал конверт. Его мысли витали вокруг двух вопросов. Во-первых, почему Павлов подготовил документ чрезвычайной важности в обход первого отдела. Во-вторых, почему докладная записка адресована именно Сталину, минуя всю существующую служебную иерархию. Климент Ефремович очень не любил, когда его подчиненные, что-либо делали за его спиной. И уже один этот факт мог стоить Павлову, если не всего, то очень многого.

Ну не мог же знать Куликов, что симбиот, засевший в голове Генерала, поленился просмотреть воспоминания, относящиеся к работе с секретными документами, а сам он с таким подходом никогда не встречался, ибо в конторах, работающих с секретными документами, не работал. А как вы думали, почему комиссар госпитальный ни в какаю не хотел отдавать попаданцу печатную машинку? Потому что мог за это поехать возделывать бескрайние калымские поля! Лет эдак на двадцать. А, глядишь, и насовсем. Дело в том, что каждая печатная машинка имеет свои индивидуальные особенности. Как отпечатки пальцев у человека. И, если бы какого-нибудь японского шпиона поймали за задницу с документом, отпечатанным на печатной машинке, закрепленной за вышеозначенным комиссаром… Дальше сами додумаете?

Зато Петр Николаевич смог сложить в уме неожиданный вызов Павлова в Москву и появление докладной записки. А также упорные «слухи» о закачавшемся под «первым маршалом», после провального начала Финской войны, кресле и направлением докладной записки через голову непосредственно начальства, которым этот самый «первый маршал» и являлся. Поэтому, Куликов, почесав репу, пришел к выводу о целесообразности помочь Генералу. Хрен его знает, что там внутри. Может документы о том, что Ворошилов шпион финский? Нахлынувшую было мысль о том, что Мишка подменил записку Генерала, он быстренько откинул. Слишком уж он прямолинеен, прост, как пять копеек. Но на всякий случай решил опросить ординарца и водителя, да и госпитальному комиссару отзвониться.

Приказав Мишке ждать его в кабинете, Петр Николаевич вышел в приемную и, предварительно выгнав своего адъютанта, связался с КПП, чтобы привели ординарца с водителем, а потом грозно «наехал» на больничного комиссара. Последний быстренько раскололся и подтвердил версию Мишки. Да и водила с ординарцем ему вторили как попугаи.

Тогда Куликов, захватив предварительно конверт с докладной запиской и литровую бутылку коньяка, на полтора часа заперся в кабинете главного секретчика. Вместе с его хозяином разумеется. Через полтора часа, две третьих бутылки коньяка и обещание вломить НКВДэшникам все его, секретчика, бл. тские выкрутасы с бланками строгой отчетности, Куликов вернулся в свой кабинет со всеми положенными штампами и печатями на конверте.

Дальше кипучая энергия комиссара была направлена в отношении Особого сектора ЦК. Секретариата Сталина, если по-русски. А если уж быть совсем точным, то энергия была направлена конкретно на руководителя этого самого сектора — Александра Николаевича Поскребышева.

Короче, в результате всех этих действий, уже через 6 (!) часов, с момента выхода Мишки из палаты, конверт с докладной запиской был принят и зарегистрирован входящим номером, с непроизносимым двенадцатизначным сочетанием букв и цифр, в том месте куда изначально и направлялся. В преддверии кабинета товарища Сталина он лежал.

Вот так вот. Спасибо Вам мужики. Родина Вас не забудет. Если вспомнит, конечно.

Последовавшие за неудавшейся прогулкой с Машей два дня прошли практически незамеченными. Каждый занимался своим делом: врачи ощупывали, разглядывали, прослушивали своего пациента, а пациент усиленно предавался унынию. Делать было решительно нечего. Прогулки по парку, поначалу разбавившие скукотищу, быстро мне надоели до безобразия. Тем более что главной местной достопримечательности — Марии Петровны Серенькой, на горизонте не наблюдалось. Как в доверительной беседе, а если честно, то в ходе допроса с пристрастием, сообщила дежурная медсестра, дежурство Маши закончилось и тут она появится, в лучшем случае, дня через три. Эх… Обидно!

За все это время произошел только один странный случай. Я спокойно шел по коридору, когда на встречу выкатился больничный комиссар. Уже хотел с ним вежливо поздороваться и пройти мимо, когда взглянув ему в глаза, понял что что-то не то. В его взоре просматривался неподдельный ужас. Сначала я подумал о том, что за моей спиной он увидел нечто страшное. Ну, пришельца или вурдалака. В предчувствии небывалого зрелища, обернулся, но ничего, абсолютно ничего странного за своей спиной не обнаружил. Между тем, комиссар, очнувшись от первоначального ужаса, заметался. Со стороны это больше всего походило на сцену из незабвенной «Кавказской пленницы», в которой Георгий Вицин пытался вырваться из лап, пытавшихся его тушкой остановить приближающуюся машину, Никулина и Моргунова. Вот только комиссара за руки никто не держал. Поэтому он, предварительно убедившись в невозможности проломить головой кирпичную стену, просверлить дубовые пол и потолок, равно как и проскользнуть мимо меня незамеченным, обернулся и… И побежал! Помните байку про бегающих в мирное время полковников? Несомненно, я бы заржал в полный голос, если бы произошедшее не показалось мне столь странным. На всякий случай, свернул в туалет, чтобы удостовериться, нет ли на лбу дьявольских пиктограмм или еще чего покруче. Все было нормально. Тогда что это было? Наверное, перепил моего коньяка, в конечном итоге подумал я.

Как бы там не было, а день моей выписки неуклонно приближался. Честно говоря, я немного побаивался этого момента. В больнице были фактически тепличные условия, ни тебе срочных дел, ни въедливого начальства, ни суетливых подчиненных. Лафа! А за больничными воротами был огромный мир. Чужой мир. И я вовсе не был уверен в том, что, даже имея в запасе память Генерала, смогу там быстро освоиться.

Главврач выполнил свое обещание. Задержавшись в моей палате во время вечернего обхода, он произнес давно ожидаемые слова: