И хотя, казалось, все было сделано правильно, смутная тревога не оставляла Иггара. Он долго держал совет с сотниками, а когда его оставили в шатре одного, никак не мог уснуть, и ворочался на походной постели из дорогих таосских ковров.
А потом, уже когда на небе стали меркнуть звезды, Иггар, наконец, уснул. И ему снились тревожные сны, в которых он убегал по диким горным ущельям, прыгал через потоки, лез, срываясь, по кручам, и никак не мог убежать от своих собственных страхов. Он разбил себе ноги, прыгая по скользким камням, сломал ногти, цепляясь за скалы, он выдохся и устал, но кто-то темный с коротким алабарским мечом неустанно следовал за ним, и казалось, летел над темной землей.
Закутанный до самых глаз в черный намутский плащ, этот кто-то жаждал его смерти, и, как ни старался Иггар — взмокший, с сердцем, прыгавшим в самой гортани, — он не мог оставить преследователя позади.
Он просыпался и тут же снова проваливался в этот тягостный сон, и снова бежал, и карабкался, и прыгал, и скулил от страха и тьмы. А темный мститель, словно играя с ним, то появлялся, то исчезал, плащ его вздувался от ветра, и отраженный свет невидимых звезд ярко сиял на клинке.
И наконец Иггар понял, что ему не уйти. Он зарычал во сне от бессилия. Он поднял огромный камень и швырнул в мелькнувшую черную тень. Камень канул во тьму беззвучно. Иггар, прижимаясь спиной к жесткому ложу из таосских ковров, вынул кинжал. Он хрипел и стонал, и бился, и пытался выговорить:
— Покажи свою морду, собака! Покажи ее, жалкий и гнусный шакал!
И внезапно тень придвинулась к нему, и упала повязка, и отвратительная волчья пасть дохнула Иггару в лицо запахом крови и ненависти.
— Ты хочешь увидеть меня? Так открой же глаза. Посмотри! — пролаял мститель.
Иггар с трудом выплыл из кошмара, и под сводом шатра, в слабом сиянии светильника, действительно увидел того, кто гнался за ним по пятам все эти дни и ночи.
Короткий меч рассек его открытое горло и легко отделил голову от тела. Голова с широко открывшимися глазами скатилась на ложе. Тело рухнуло на ковер, окрасившийся пенящейся струей.
Последней мыслью Иггара была мысль о том, что он просто еще не проснулся. Надо заставить себя пробудиться. Впереди столько дел… Но было уже слишком поздно. И не могла помочь ему стража: сторожа давно уже были зарезаны бесшумными черными тенями, порожденными самой ночью.
И Иггар просто из одного сна перешел в другой — в тот, в котором не бывает кошмаров.
Никогда.
А потом лагерь наполнился криками. Воины в черных намутских плащах кривыми саблями рубили еще не проснувшихся, пораженных ужасом бессмертных. Сам Эдарк с факелом в одной руке и с мечом, на который он надел голову Иггара, в другой вышел из шатра и кричал что-то со вздувшимися на шее жилами, и по-волчьи горели его глаза и пена пузырилась на губах, и лицо в красноватом сиянии огня казалось облитым кровью.
Да, Эдарка недаром прозвали Волком.
Десять турм намутцев от самого Суэ волчьей повадкой крались за войском Иггара. Копыта их коней были обернуты кусками шкур. Днем они отставали от аххумов, прятались в логах и ущельях, а ночью стремительным броском догоняли Иггара.
Утром того несчастного для аххумов дня Эдарк выехал из залитого кровью, заваленного трупами бессмертных лагеря на север, и на том самом перевале, где накануне Иггар остановил загнанного коня, встретил Руэна. Князь вел все свое войско — легкую данахскую конницу, пеших копейщиков и арбалетчиков.
Оба предводителя сошли с коней, церемонно раскланялись и поздравили друг друга с успехом. План удался как нельзя лучше: войско Нгара уменьшилось более, чем на треть, и теперь предстояло добить оставшихся.
— Мы пошлем в Нуанну голову Нгара вот в этом шлеме, — Эдарк указал на трехрогий шлем шестого таосского короля. — И известим Аххага, что гости вели себя неучтиво. Так, князь?
— Безусловно, — Руэн слегка поклонился. — Мы сообщим, что будем рады гостям, обученным вежливости. Вина?