– Ах да… Дмитрия Солунского праздник, – припомнил Раничев. – Усопших поминать надо… А ты, пес, вместо того татьбой занялся! Ух, тварюжище! – Иван сильно тряхнул парня, так что тот в страхе закрыл глаза. – Аль и помянуть некого?

– Да как же некого-то, боярин? – снова заплакал пацан. – Матушку прошло летось поубивали проклятые татарови, дом спалили, сестриц в полон увели.

Раничев кривовато улыбнулся:

– Пощадить, что ли, тебя, за-ради праздника?

В глазенках малолетнего татя мелькнула радостная тень надежды.

– Пощади, кормилец! Век за тебя Бога молить буду.

– А и пощажу, пожалуй, – махнул рукой Иван и тут же предупредил: – Только – не за просто так. Упыря своего покажешь, который пояс мой спер, гад премерзостный. Пояс тот – от тятеньки мово покойного наследство. Как же я без пояса его поминать-то буду? Смекаешь, червь?

Малец закивал часто-часто, словно статуэтка китайского божка из слоновой кости.

– Ну, веди, – одним махом разрезав веревку, смилостивился Раничев. – Но помни – ножик я хорошо метаю, так что надумаешь ежели убежать…

– Что ты, что ты, боярин! Ей-богу, не убегу, вот те крест! – пацан размашисто перекрестился.

Иван все ж таки перестраховался – привязал к левому запястью воренка веревку, взял другой конец:

– Ну, пошли, паря!

Так и зашагали. Чернявый малец – чуть впереди, Раничев – немножко сзади. Пряча в рукаве нож, Иван посматривал на ходу по сторонам – мало ли, кинутся тати своего выручать. Впрочем, тот шел довольно спокойно, башкой не вертел, не ерепенился, со стороны посмотришь – сын с отцом в церковь идут, на поминание. Как и многие вот как раз сейчас шли. Пройдя мимо видневшейся в отдалении корчмы, свернули к оврагу – тому самому, где Иван с друзьями прятался когда-то от гулямов эмира Османа. Правда, тогда не упасся, настигли их все ж таки конники Энвер-бека. Да может, и к лучшему то?

Вот и обгоревшая усадьба Евсея Ольбековича – пуст обширный, когда-то богатый двор, вместо частокола – выгарь, хоромины стоят черные, покосившиеся от огня, вот-вот падут, а местами уже и пали. Запустение. Видно, некому пока заниматься усадебкой, не до того, али руки не доходят. А ведь какой сад был! Весь сгорел да порублен.

Пройдя мимо сгоревшей усадьбы, повернули к ручью.

– Постой-ка! – остановился вдруг Раничев. – Ну-ка, скажи, паря, где тут княжьи дружинные отроки живаху? Я чаю, недалече, а?

– Нет тут дружинных, одни ополченные. Ну да, недалече, – сглотнув слюну, согласился тать. Спросил обиженно: – А зачем тебе?

– Надо, – коротко пояснил Иван, усмехнулся. – Не боись, не по твою котовью душу. Так где?

– А эвон, за ракитою два поворота. Вишь, землянки?

– Ах, ну да… Шагаем, быстро управимся.