Винд смотрела на мать, словно впервые видела. Она ничего не сказала, но на лице было явно написано: "Почему?"
— Потому что я — не моя мать, черт побери, — ответила Конни на безмолвный вопрос. — Когда я была в твоем возрасте, я поклялась, что не стану такой, как она. И не стала, чтоб мне. Не стала. Вот деньги на такси, если понадобится. Ну, ты хочешь своего бас-гитариста?
Пару мгновений она еще колебалась, но затем Конни увидела, как в глазах дочери полыхнул так хорошо знакомый по себе яростный огонек. Между ними словно возникла некая связь — впервые… Господи, впервые после того времени, как Винд лежала в пеленках. Винд энергично кивнула.
— Так иди и бери его! — сказала Конни.
Винд уже метнулась как ветер — в полном соответствии со своим именем. Конни смотрела, как дочь прокладывает себе путь в заполненных проходах, направляясь к голубой двери. Там возник момент колебания, но вот Винд расправила плечи и уверенно двинулась дальше. Она вошла в дверь.
Часть Конни торжествующе пела.
А другая — меньшая часть — умирала…
Длинный тощий длинноволосый басист одной рукой обнимал Винд. Вэл лежал с ней рядом, и его длинные сильные пальцы, которые извлекали из гитары эти мощные низкие звуки, сейчас лениво гладили ее груди. Их обнаженные тела тесно прижимались друг к другу, наслаждаясь последними мгновениями страсти, прежде чем та полностью угаснет.
Какой-то частью сознания Винд до сих пор не могла в это поверить. Мать оказалась права. Права буквально во всем. В том, как проникнуть внутрь. В том, что ее самоуверенной позы (а это была лишь поза, ничего более) оказалось вполне достаточно, чтобы привлечь к себе Вэла, как спутник на орбиту планеты. Нет, не планеты — звезды. Она называл ее своей звездочкой, новой звездой, центром своей вселенной. И кого волнует, если, со всей вероятностью — хорошо, со всей уверенностью — это всего лишь бредня мимолетной страсти. Он говорил так, даже если на самом деле так не думал.
Ее мать оказалась права.
О Господи.
В последнее время отношения Конни и Винд складывались не очень. В последнее — это примерно после второго дня рождения Винд. Но недавно они стали совсем никуда. Мать постоянно висела над душой. Винд чувствовала, что задыхается. Казалось, куда ни повернись — всюду маячит ее выжившая из ума, перезревшая фанатка-мать.
Это было… это было чертовски грустно. Мать становилась тяжелой, мучительной помехой, и Винд никак не могла найти способ дать ей понять это. Ее никак нельзя было удержать, заставить не лезть в дела дочери, прекратить бесконечную пустую болтовню о "старых добрых временах", словно какой-то внутренний демон подзуживал ее перебирать все события двадцати-сколько-там-летней давности, до которых никому нет ни малейшего дела…
— Ты в порядке? — Вэл, слегка удивленный, потрогал ее за плечо. — Словно заснула.
— Нет, все отлично, — игриво улыбнулась она. Потому что, черт побери, на этот раз… на этот раз мать оказалась права, надо отдать должное этой старой крэзовой суке.
Вэл опустил голову, с видимым отвращением глядя на презерватив, вяло свисающий с его члена, не более симпатичный, чем проколотый воздушный шарик. Когда Винд достала его из кармана, он скорчил рожу.
— Детка, — самодовольно протянул он, — если есть кто в этом мире, от кого ты могла бы не беспокоиться подхватить смертельную болезнь, — так это я.
Но, черт побери, относительно всего остального мать оказалась совершенно права. И нет никаких оснований полагать, что и в этом конкретном предупреждении она промахнулась.
Однако теперь, когда непосредственные игры и развлечения кончились, ей захотелось помочь ему сохранить
— Позволь мне этим заняться, — показала она подбородком на обвисший презерватив. Потом встала и направилась в ванную, перешагивая через разбросанную по всему полу гостиничного номера одежду. Через мгновение она уже обтирала свою рок-звезду горячей мокрой губкой.