– Не отвечай. Не надо. Перед боем молятся даже те, кто не верит. Аллах выслушает всех.
Хасан кивнул.
– Аллах благосклонен к воинам.
Базилевич побледнел, а Гю, который вот уже минут пять боролся с желанием курить, нюхая сигарету, иронично поднял бровь. Он был в майке, плечи его блестели от пота, и волосы стали влажными, как после душа, но это не портило французу настроения. Было похоже, что он ждал боя, и само ощущение приближающейся опасности бодрило ему кровь. Умка встречал людей, похожих на Гюстава. Для них риск был не неотъемлемой частью профессии, а острой приправой, помогающей адекватно относиться к скучной действительности. Они, в отличие от адреналиновых наркоманов, рядом с которыми и находиться-то было опасно, были прекрасными бойцами – хладнокровными, расчетливыми, надежными. Но и в их любви к опасности, крови и свисту пуль было нечто извращенное, всегда вызывавшее у Сергеева ощущение скрытого душевного нездоровья. Ничего общего с Портосовским «Дерусь, потому что дерусь!» это не имело, скорее уж по ассоциации можно было вспомнить вельможных дам, посещавших казни и бордели парижского дна, чтобы почувствовать вкус к жизни.
«Хороша компания, – подумал Умка, вдыхая насыщенный запахами разогретого металла и потных тел воздух. – Пират, авантюрист-легионер, торговец оружием, политический оппозиционер-растратчик да бывший сотрудник спецслужб на пенсии! И каждый со своими целями и планами, о которых можно только догадываться… Ох, мы и навоюем!»
Но других вариантов не было. Как, впрочем, и толку от глубокомысленных комментариев.
На корабле их было пятеро. Вернее, не пятеро, а четыре с половиной, если правильно оценить Базилевича – маловато для абордажной команды. И через два часа кому-то из них предстояло умереть.
– На сколько у них хватит патронов? – спросил Мангуст с деланной озабоченностью на лице. – Хочешь пари, Умка? Все кончится через четверть часа… Спорим?
– Я все думаю, что мне мешает отстрелить тебе голову? – отозвался Сергеев.
Он не мог не согласиться, что бой затягивается и патронов надолго не хватит. Что там происходит? Четверо детей Капища – это, конечно, много, но не настолько, чтобы потратить весь боезапас. По звуку Михаил легко различал «Галил» Ирины и АК Вадима. Мотл, если жив, а Сергеев надеялся, что Подольский все еще жив и не истек кровью, стрелял из пистолета – пистолетных хлопков не было слышно минимум минут пять.
С противоположной стороны лупили из АК-74. И, Михаил мог поклясться, количество стволов у нападающих увеличилось. Значит, Мангуст не врал, в здании еще была охрана, и теперь уцелевшие подтягивались к лестнице. Ребята явно экономили патроны. Раздавались практически только одиночные, очень редко сдвоенные выстрелы.
– Я и сам размышлял, почему ты сразу не выстрелил, – вальяжно покачивая ногой, продолжил разговор куратор. – А потом понял – из уважения! Ко мне, к своему наставнику, к жене твоего деда, которая приняла огромное участие в твоей судьбе. Ты, Миша, человек, не лишенный чувства благодарности, вот и не стрелял…
Рысина заулыбалась, демонстрируя превосходную работу дантистов.
Мангуст откровенно издевался. В его поведении проглядывал настоящий кураж – так ведут себя перед победой в решающей схватке. Причем тогда, когда в этой победе абсолютно уверены.
Сергеев не понимал, в чем дело, но с каждой секундой становилось очевиднее, что ничего хорошего ждать не приходится. Если трюк не удастся – это смерть. Но и бездействие – смерть. И Умка, всегда выбиравший меньшее зло, начал действовать.
Угол, на который он сместился от первоначальной позиции, был недостаточен для посредственного стрелка, но вполне годился для стрелка хорошего. Михаил прекрасно видел кисть куратора, эжектор, зажатый в кулаке, прозрачную трубку, соединявшую устройство с катетером. Главное было удержать ствол на линии прицеливания, потому, что для задуманного было мало одной пули.
Сергеев встретился взглядом с бывшим наставником, медленно, растягивая губы в улыбке, снял с «разгрузки» гладкое яйцо осколочной гранаты и кинул ее куратору «навесиком».
Трюк был старый. Мангуст сам учил их приемам на отвлечение внимания.