Мы заняли два разных номера – они оба были пусты, и в каждом было по шесть коек.

– Никогда не жил в такой гостинице, – сказал Дима. – Хотя я вообще никогда не жил в гостиницах.

Оставив вещи, мы пошли досматривать посёлок. Мы шли по скрипучим деревянным тротуарам, мы рассматривали домики за деревянными заборами, и нам становилось всё веселее – как будто здесь повеяло той свободой, о которой в Москве пока что только говорили. Нам некуда было спешить, и никому до нас не было дела. Шум перестройки не доносился до этих мест.

Где-то вдалеке, на берегу, паслись коровы. По посёлку бегали худые злобные собаки.

Мы побеседовали с некоторыми пожилыми жителями посёлка. Мы узнали, что на расстоянии десяти километров отсюда, в лесу, есть Красная балка – место, где в прежние времена расстреливали людей, причём не только из этого посёлка, – их привозили из разных мест. Об этом здесь говорить не принято. В посёлке же раньше была тюрьма: одноэтажное здание за оврагом, где сейчас находилась лесопилка.

Мы нашли некоторых старых учительниц, которые помнили тех, кто работал в школе более тридцати лет назад. Мы поговорили с пожилой вахтёршей в гостинице, которая помнила очень многих людей и училась когда-то в этой единственной школе.

Никто из них не помнил учителя с такими именем и фамилией, которые мы назвали.

В сельской школе такого человека не было никогда.

На следующее утро мы стояли у входа в архив – деревянного, потемневшего от времени здания с полуразвалившимися ступеньками.

– У вас есть разрешение? Кто вы и откуда? Документы у вас есть?

– А что, это так важно? Сейчас всё открывается. Все архивы становятся достоянием… народа, – последнее слово Дима произнёс с натяжкой.

– Это у вас там, в Москве, они чем-то становятся. А у нас пока всё по-старому. Я никаких распоряжений не получал. Если направления нет – ничем помочь не могу! Если мне из области позвонят, тогда я ещё подумаю.

Краеведческий музей оказался более приветливым. Занимал он, правда, всего две маленькие комнатки в маленьком кирпичном домике. В одной стояли чучела птиц, очевидно, когда-то водившихся в этих краях, в другой располагались стенды с фотографиями и вырезками из старых советских газет.

Некоторые стенды были пусты.

Маленькая полная женщина, дежурная музея и она же экскурсовод, вела нас от экспоната к экспонату, не скрывая, со своей стороны, любопытства к нам.

Во второй комнате в центре большой экспозиции была помещена фотография темноволосого, красивого человека средних лет с прямым открытым взглядом и с ироничной улыбкой. Мне показалось, что я где-то видела его.

– Это гордость нашего края, Аркадий Николаевич…

Она назвала фамилию Димы.

Казалось бы, в этом не было ничего удивительного: многие жители поселка носили эту фамилию.

– Этот человек стоял у истоков советской власти в нашем районе, – продолжала она холодным бесстрастным голосом. – Сначала комиссар, рядовой работник ВЧК, он возглавлял борьбу с контрреволюцией в наших местах. Потом принимал активное участие в раскулачивании. Его жизнь оборвалась трагически в сорок шестом году…