Этот автоматический киоск снабдили чем-то вроде серебряного когтя, который без промаха подхватывал товары со своих антисептических полок и подавал их пораженному покупателю. Это были восхитительные товары: сверкающие, изящные, снабженные серийными номерами и наклейками для радиослежения. Они так и светились внушающей уверенность законностью: правилами здравоохранения, марками таможенных сборов, соответствующими адресами веб-сайтов и мейлами для подачи жалоб.

Сверхмощный киоск олицетворял собой централизованное правление, свод законов на сто тысяч страниц и обширные, перегруженные базы данных, он олицетворял истинный блеск, тонкий этикет, как блестящий двор Габсбургов. И его с намеренной точностью сбросили на ту хрупкую часть Европы, которая готова была взорваться.

Европейский киоск был всемогущим торговым автоматом. Он пополнял свои быстро убывающие запасы по ночам. Их развозили грузовики-автоматы без водителя, изготовленные из розового пластика, на колесах из розовой резины, которые двигались по полуночному городу при помощи радаров и подчинялись всем правилам движения с сумасшедшей пунктуальностью.

Не с кем было пообщаться внутри розового европейского киоска, хотя, когда к нему обращались через десятки микрофонов, киоск отзывался на местном языке и очень даже неплохо. Здесь и не пахло человеческими взаимоотношениями. Такого понятия, как общество, не существовало: только четкая интерактивность.

Банды подростков сразу же изукрасили розового захватчика граффити. Кто-то — вероятнее всего, Туз — предпринял серьезную попытку сжечь его.

Туза нашли через два дня в собственном шикарном электрическом автомобиле, убитым тремя черными пулями из фабрикатора. На капоте автомобиля оставили сфабрикованный черный пистолет.

11.

Ивана перехватила его до того, как он успел уехать в горы.

- Ты бы так и уехал, не сказав ни слова?

- Пора.

- Ты берешь с собой сумасшедших студентов. Ты берешь футбольных фанатов. Гангстеров. Цыган и воров. Ты готов уехать с кем угодно. А меня не берешь?

- Мы едем не на пикник. А ты не из того сброда, который подается в горы, когда начинается заварушка.

- Вы берете оружие?

- Вы, женщины, ничего не понимаете! Ни к чему брать с собой карабины, если у вас есть черная фабрика, которая может изготавливать карабины! — Борислав потер небритый подбородок. Боеприпасы, да, немного боеприпасов может пригодиться. Гранаты, снаряды для минометов. Он слишком хорошо знал, сколько этого добра осталось зарытым в горах.

А еще сухопутные мины… Вот они его действительно пугали, этот неизбывный страх он пронесет до самой могилы. Однажды, возвращаясь обратно к границе, они с товарищами, нагруженные добычей, шагали друг за другом по глубокому снегу, ступая след в след… Апотом эта плоская смертоносная штука с чипом сосчитала их следы. Девственно чистый снег стал кроваво-красным.

Борислав и сам мог бы соорудить такую штуку. По всему интернету были размещены планы подобных партизанских устройств. Он никогда не мастерил таких бомб, хотя эта перспектива преследовала его в ночных кошмарах.

Тогда он остался калекой на всю жизнь, он горел в лихорадке, замерзал и умирал от голода в горной деревушке. Его доверенным лицом была сиделка. Не жена, не любовница, не товарищи. Его мать. Только его мать сохранила с ним такую глубокую связь, что бросила город и, рискуя умереть с голоду, ухаживала за раненым партизаном. Она приносила ему суп. Он смотрел день за днем, как у нее вваливались щеки, потому что она недоедала, чтобы накормить его.

- Там некому будет готовить еду, — умоляла Ивана.

- Ты должна будешь бросить дочь.

- Ты же бросаешь мать!