Они подошли к площади Витториа. Несмотря на тяжелые времена, широкая площадь, обсаженная пальмами, выглядела роскошно в нежном свете сумерек, напоминая своей пышностью о Ривьере и итальянских озерах.

— Посмотри на мой дворец, — сказал Ларри. — Он не так красив, как твой — ведь, как известно, американцы всегда выбирают себе самые лучшие здания, — но выглядит весьма благородно, не находишь?

— Конечно, — согласился Пол.

— Это палаццо Сатриано. Я занимаю мансарду, в которой когда-то жила одна из горничных.

Несмотря на ветхий фасад с зеленоватыми подтеками, напоминающими маскировочную сетку, длинное здание и в самом деле имело довольно внушительный вид. Пройдя под сводами вестибюля мимо безразличных ко всему дневальных, друзья, перепрыгивая через две ступеньки, взлетели по величественной лестнице, потертый ковер которой так не вязался со старомодной пышностью перил и люстр. Лари открыл одну из дверей в конце длинного темного коридора четвертого этажа и посторонился, пропуская друга вперед.

Маленькая комнатушка была обставлена весьма скромно: письменный стол с полевым телефоном, складной стол, заваленный папками, и два складных кресла. Рядом с телефоном в рамочке — портрет молодого человека во фраке и белой рубашке с расстегнутым воротом, что придавало ему немного женственный вид. Пол нагнулся посмотреть. Надпись под портретом гласила: «Перси Биши Шелли, 1792-1822».

Он резко повернулся к Ларри.

— Бог мой, вы что, никогда не расстаетесь?! — воскликнул он с досадой. — Право слово, все это начинает меня тревожить: Шелли здесь, Шелли там… А твое навязчивое желание найти следы его пребывания в Неаполе даже в ущерб работе… Может, тебя кто-то околдовал, навел порчу?

— Бывают моменты, когда я сам так думаю, — ответил Ларри задумчиво. — Представь себе, еще на прошлой неделе портрет украшала роза… Цветы в знак признательности и уважения, но, кажется, это не нравится Хокинсу. По его поведению и нескольким брошенным вскользь замечаниям я понял, что он считает меня… как бы это выразиться… законченным педерастом. Что не могло улучшить наших отношений.

— Я мог бы ему рассказать о твоем бурном романе с официанточкой из «Королевского оружия» и развеять все сомнения, — рассмеялся Пол. — Но все-таки, Ларри, твое, так сказать… затянувшееся влечение к Шелли… Это опасно, доктор? Другими словами: что ты в нем нашел?

Ларри развел руками:

— Ну что тебе сказать, кроме того, что это был один из величайших наших поэтов? Храбрец, скептик, идеалист… Соблазнитель… Ты, наверное, скажешь, что я слишком его расхваливаю! Но я сейчас могу думать лишь о том, что коляска, в которой он сидел вместе со своим гаремом, должно быть, десятки раз проезжала под моими окнами… И он, наверное, любовался теми же деревьями, верхушки которых я вижу за окном…

— Со своим гаремом?

— Под одной крышей с ним жили жена Мэри, в двадцатилетнем возрасте уже написавшая свой знаменитый роман «Франкенштейн»…

— Я видел фильм и до сих пор помню сцену на горящей мельнице.

— …И его свояченица Клер Клермон, которая, прежде чем стать любовницей Шелли, была любовницей Байрона, от которого родила дочь, и, наконец, одна весьма загадочная женщина, особо меня заинтересовавшая: таинственная и, надо думать, весьма соблазнительная гувернантка Элиза Фоджи.

— Еще одна его любовница, я полагаю?

— Вот именно, когда пишешь серьезную биографию, как это пытаюсь делать я, нельзя «полагать». Я действительно так думаю, но у меня нет доказательств.

Пол наклонился к портрету:

— Надо же, какое здоровье у такого хрупкого с виду человека! Три возлюбленные одновременно! А тебе известно, кто мать младенца, о котором ты мне рассказывал?