Он наблюдал за тем, как содержатся его коровы, свиньи, гуси и куры, давал советы плотнику, как починить амбар, нанимал кузнеца подковать захромавшую лошадь, наведывался в местную лавку или в местную гостиницу — но у него не оставалось времени на домашние заботы. Он считал своей святой обязанностью неусыпно заботиться о доставшейся ему в наследство земле, растущих на ней урожаях и более того — о тех, чье благосостояние и сами средства к существованию непосредственно зависели от него.
Если верно то, что за прошедшие годы мистер Хейвуд никогда не знал нужды — даже сейчас его жена продолжала накрывать обильный стол, — то он верил, что обязан этим исключительно своим неустанным трудам и правильному обращению с собственностью, которая перешла к нему по наследству как к старшему в семье. Таким образом, он трудом поддерживал свое процветающее положение в обществе и с ранних лет осознал, сколь не прочны любые доставшиеся ему преимущества. Его собственная бережливость, природное отвращение к расточительству, а также воспитание в своей супруге стойкой неприязни к излишествам, каким бы сильным ни было искушение, сослужили Хейвудам добрую службу. И, самое главное, он сумел привить те же самые принципы членам своего постоянно увеличивающегося семейства.
Его же собственные амбиции оставались неизменными. Они не были ни чрезмерными, ни авантюрными — они были направлены, главным образом, на сохранение того, что создали своим трудом его отец и дед. Несмотря на свое нынешнее процветание, он не видел причины заниматься какими-либо спекуляциями. Его визиты в Лондон были не частыми, зато регулярными. Он наезжал туда дважды в год, и то лишь затем, чтобы получить причитающиеся ему дивиденды. В его приятной жизни не находилось места для иных планов.
Этот сельский джентльмен, в сшитом у хорошего портного двубортном пиджаке для верховой езды, в широком белом шелковом галстуке, завязанном большим узлом на шее, в шляпе с высокой тульей и загнутыми полями — в общем, роскошная фигура, — с радостью принимал приветствия, куда бы он ни направлялся. И поскольку он всегда был добр к своим арендаторам, исправно выполнял обязанности мирового судьи в качестве представителя йоменов, а также выступал в роли благородного покровителя, позволяя арендаторам пользоваться его огородом и пастбищами, когда наступали тяжелые времена, то его действительно любили и уважали все в округе.
Тем не менее, вслушиваясь в звучавшие вокруг голоса протеста и выражения справедливого гнева, даже такой человек, как мистер Хейвуд, должен был понять, что пришло время перемен. В последнее время, после окончания войны на континенте, в его замкнутый мирок проникли такие идеи, которые он раньше не мог себе представить. Беспокойство мистера Хейвуда еще больше усилилось, когда выяснилось, что его соседям пришлось прибегнуть к жесткой экономии: сдавать в аренду или даже продавать собственность, которая досталась им от предков. Наступили времена, когда они вынуждены были покидать свои дома и землю, где много лет трудились их отцы и деды.
Тревога его особенно возросла, когда стали появляться новые владельцы, те, кто покупал пришедшие в упадок усадьбы нетитулованного мелкопоместного дворянства. Большая часть этих людей приезжала из Лондона, и они стремились осесть в Уиллингдене. Приезжие казались ему совершенными незнакомцами, джентльменами, с которыми он не желал иметь дела.
— Только глупец, — объяснял он своей супруге, — не видит разницы между теми, кто был привязан к своей земле и известен каждому фермеру в округе с детства, кто часто и подолгу бывал в их компании, кто выказывал радушие и гостеприимство безо всяких церемоний, просто по извечной традиции, и этими чужаками, которые не питают никакого почтения к окружающим и не находят никакого удовольствия в сельской жизни, чье поведение отличается высокомерием и надменностью. Неужели эти выскочки вытеснят всех нас? Не могу не думать, дорогая миссис Хейвуд, о том, что они пришли сюда не для того, чтобы жить с нами, а в поисках ренты и других преимуществ от владения землей.
Его отвращение к новым хозяевам только усилилось, когда он увидел «усовершенствования», которые эти новые сквайры начали вводить в своих домах. И в самом деле, создавалось впечатление, будто они считали эти изменения жизненно необходимыми для своего будущего благополучия в деревне. Мистер Хейвуд с изумлением наблюдал за тем, как самые непритязательные из купленных домишек исследовались утонченными джентльменами, специально прибывшими для этой цели из Сити, — модными молодыми архитекторами, которые изучали каждый угол и наклон, бродили по паркам и пространно излагали свои планы исправления ошибок строительства.
Более того, он обнаружил, что его новые соседи стремятся постоянно поучать и наставлять его.
— Мой славный Хейвуд, — нараспев тянул некий недавно приехавший полковник Фрейзер, стильно одетый в длинные свободные казацкие шаровары, — без сомнения, вы знаете, что перестройка в наши дни — это
Таким вот образом любая пристройка, какой бы скромной она ни выглядела, начинала насильственный путь к элегантности; и вскоре, куда ни бросишь взгляд, самые простецкие сооружения принимали угрожающие размеры. Они претендовали на духовность и больше походили на соборы бесконечными готическими арками, навевающими мысли о величии и благочестии одновременно.
В одном мистер Хейвуд был уверен. Старания нуворишей шли не на пользу округе. В подобных реставрациях неизбежно должен был присутствовать вкус. А его не было и в помине, ибо повсюду он видел лишь претензии на знатность и благородство, насильно прилагаемые к тому, что раньше было простыми деревенскими усадьбами.
Хуже того, вслед за этими «новациями» пришли и другие перемены. В последние дни мистер Хейвуд не мог не обратить внимания на участившийся отъезд некоторых из своих лучших мастеровых. С потерей благословенных семейств — которых они в течение столь долгого времени полагали своими патронами и покровителями — многие обитатели коттеджей неохотно паковали свои собственные немногочисленные пожитки. Причиной отъезда стала неуверенность в будущем, а если быть более точным, некоторые всерьез начали задумываться о переезде на жительство в одну из Америк или в еще более отдаленные части света. Арендаторы решались на эмиграцию.
Все эти нескончаемые пертурбации приводили мистера Хейвуда в ужас. Он попросту не мог понять подобного ренегатства и отступничества, они поражали его в самое сердце. Когда один из ремесленников, Уильям Биркбек, любимец семьи Хейвудов, пришел попрощаться, молодой человек грустно заметил:
— Ведь должна же быть где-то нужда в таких, как я, мистер Хейвуд, но если бы я только смог найти такое место! Я мог бы продолжать чинить часы прямо здесь, в Уиллингдене, однако теперь, когда мой хозяин уехал на побережье и неизвестно, как скоро он вернется и вернется ли вообще, а из Лондона только что прибыл новый собственник, я знаю, что и мне самому лучше уехать. Уважаемый сэр, — с горечью добавил он, — это представляется мне единственным выходом, если я хочу и дальше содержать свою семью.
Характер Томаса Хейвуда не позволял ему смириться с этим, тем не менее он вынужден был признать, что жизнь вокруг него находилась в постоянном движении. Он все более и более задумывался о том, что теперь, когда в Англии воцарился мир, даже жизнь в деревне не гарантировала его от перемен.
Несмотря на усвоенные с раннего детства понятия о том, что величайшие из мужчин заботились о других, старались занять такое положение, которое позволяло бы им приносить как можно большую пользу своей семье, он не мог не размышлять о происходящем. В конце концов, чего стоили эти принципы в нынешние времена? Даже перспективы его собственных наследников представлялись ему лишенными того смысла, которые они имели во времена, когда он сам вступал в их возраст.
Но когда один из его сыновей, только что достигший зрелости, пришел к нему с аналогичными планами, бедный джентльмен почувствовал себя уничтоженным. Он решил, что должен уйти в себя. Он всегда открыто поощрял желание своих детей стать частью большого мира, их стремление смотреть вокруг и учиться. Но то, что его собственный отпрыск вознамерился отказаться от земли своих предков, что
Тем не менее молодой Генри Хейвуд был настроен весьма решительно. Теперь он больше не мог мечтать, как бывало мальчишкой, об участии в славных морских сражениях. Теперь, когда война закончилась, он обратил свои взоры на Лондон. В Уиллингдене, объяснил он своему отцу, он видел отныне только прошлое — причем такое прошлое, в котором нашлось место лишь тишине и скуке сменяющих друг друга сезонов. Весьма амбициозный, он не видел приложения своим способностям на деревенских фермах или среди ремесленников местечка.
Это последнее заявление привело мистера Хейвуда вместе с его тихой и кроткой супругой в состояние шока. Все, что им оставалось, это в отчаянии покачать головами и пожелать ему удачи.