Как водится, разлаялись вдрызг, да так, что на шум от царской ставки явился знакомый поручик, логично предположив, что это нужные люди. Принялся разбираться, дав на орехи и охране, и дворянам. Получив энергичное внушение со стороны командира, пусть и не прямого, но из числа своих, гвардейцы сдались. Но опять же не до конца, потребовав сдать все оружие, которое у них было, напирая на то, что перед царем надо быть обязательно безоружным. Вроде бы разумно.
Однако дворяне взвыли в два голоса, прекрасно зная, что потом выручить назад оружие будет невозможно. Точно для себя отберут.
Или, в крайнем случае, дадут плохонькие клинки и радуйся. А сабля у Дмитрия была хорошей, княжеской, вроде бы даже персидской работы, объясни потом князю Александру Никитичу, что не с пьяну потерял, а нехорошие люди посодействовали.
Поручик, поняв потайной смысл продолжающейся ссоры, быстро ее замял, пообещав охране, что оружие будет у дворян взято непосредственной царской охраной. А остальные не вашего умишка дело. Будете умничать, вообще без голов останетесь. Хотите, чтобы Петр Алексеич пришел? Придет! А потом сами будете страдать.
Спорить было больше не о чем, да и поручик начал, стоя на месте, изображать интенсивный бег. Царь требовал Дмитрия немедленно, а его задерживали.
Этот довод был признан решающим, связываться с самодержцем никто не хотел, и их отпустили в надежде, что дворяне получат хорошую взбучку и им не придется чувствовать себя обиженными.
Вопреки дошедшим до них слухам, Петр Алексеевич был в хорошем, или, по крайней мере, неплохом настроении. То ли уже отошел, то ли несколько стаканчиков вкусной гданьской водки ему помогли, но дворян он принял приветливо.
– И вам хорошего, – ответил он на приветствие и тут же велел принести табурет Дмитрию, поскольку нездоровье его было видно сразу. А раз уж за царя пострадал, сделать послабление!
По российскому дворцовому уставу сидеть в присутствии царя детям боярским было запрещено, но царь, побывавший в Европах и давно водивший знакомства с немцами, прежними церемониями пренебрегал. Дмитрий и Никита, по провинциальной молодости, а Саша по традиции ХХI века – тоже. И Дмитрий, не чинясь, сел.
– В немцах где был? – на ломаном немецком спросил Петр, одобрительно глядя на побритое лицо дворянина. По молодости он, впрочем, и в последующие годы, желал все сразу и много. Внешнее изменение русских особенно меняло их на западный манер. Может, поэтому люди не торопились меняться бородами. Даже Никита остался волосатым. Дмитрий же побрился и уже это настроило к нему царя благожелательно.
Дмитрий немного помедлил, решая, как обратиться: если мин херц, как на его всешутейском соборе, так еще обозлиться, наглых никто не любит. Петр любил по-простому обращаться только своих. А к не своим он был всемилостивым государем и избранником божьим.
Броситься в ноги на старомосковский манер, так сразу потеряешь всякое расположение. Хорошо известно, что царь не любил всего прошлого. Даже то, что шло ему на пользу. Выбрал нечто среднее.
– Извини, государь, – так же на ломаном немецком ответил он, – нигде не был. А вот с немцами за чаркой долгие вечера просиживал, черпая иноземную мудрость и знания.
Теперь помедлил царь. То, что Дмитрий за границей не был, сильно его уронило в глазах царя. А вот то, что добровольно общался с чужеземцами и не оттолкнул, а, наоборот, искал его и принимал, обрадовало Петра. Сам так же знакомился с немцами на Кукуе.
Насколько Дмитрий знал, таких, как он, тянувшихся к чужеземному знанию, на Руси было еще мало. Дворяне в начале XVIII века, как могли, отбивались от учения, которое почти все было чужеземное. Это только в конце столетия, при Екатерине II, благородные поумнеют, начнут считать, что обучение – это прерогатива исключительно дворянская. Так что Дмитрий царю человек был не чужой хотя бы морально.
– Вот что, майн либе, – дружески обратился он к Дмитрию, – спорят тут со мной всякие бояре, говорят, что уходить надо от моря, нам и без моря хорошо. Земли, дескать, и так много.
Петр хитро сощурил глаза, явно прощупывая настроения пришедших к нему детей боярских.
Ведь такие настроения были широко распространены и среди дворян. Оторванные от своих хозяйств, находясь в голоде и холоде, они, как один, выступали за уход в Подмосковье. Царя такие настроения злили. Опасаясь, что Никита простодушно поддержит эту сокровенную для дворян мысль, Дмитрий горячо сказал на немецком, забивая ему рот:
– Неправильная эта мысль, ясновельможный государь, нехорошая. Настоящее государство, мощное, сильное, не может быть без моря. Большой порт – вот что нам сейчас надо. И тогда мы окрепнем.
– Домой бы нам, чего здесь забыли, – уже по-русски добавил Никита, не понимая сказанное товарищем.