— Пусти! — закричала Стешка, скидывая оцепенение, как мокрую, тяжелую от воды ткань. — Мамочка, мамочка!

Откуда в ее хрупкой, совсем еще детской фигурке нашлось столько силы, чтобы оттолкнуть разъяренную Аксинью? Что за дух вселился в нее, сменяя кротость решительностью? И почему сама Леся осталась стоять в стороне, с постыдным интересом наблюдая за этой сценой? Но ответы искать было некогда. Время, замершее было, сорвалось с пружины и скачками понеслось вперед.

Олег ринулся вслед за сестрой, чтобы подхватить Глашу, почти задушенную, совсем обессиленную, с багровым рубцом от ворота на дряблой шее. За одно мгновение все изменилось, и Олеся просто не сумела за этим уследить.

Ее накрыло волной мутного киселя. Руки стали тяжелыми, веки так и норовили опуститься. Как в замедленной съемке, она видела, что Аксинья подошла совсем близко. Лесе показалось, что цепкие пальцы ведьмы сейчас схватят ее. Про мальчишку, тяжело дышащего ей в спину, она успела забыть. Но тут же вспомнила, когда Аксинья потащила его к себе. Бледный, упирающийся, он покрылся ледяным потом страха. Леся запомнила лишь, как на влажной коже Степушки вмиг потемнели веснушки. А из ладошки выпал деревянный кругляшок с вырезанными на нем листиками. Упал и остался лежать, никому не нужный.

Леся попыталась схватить мальчика, потянуть к себе, защитить от старой ведьмы, но вспотевшие пальчики сами выскользнули из рук. Когда их заметила Глаша, Аксинья уже тащила его к двери.

— Стой! — прохрипела она. — Не смей!

Но было поздно — ведьма шагнула за порог. Последним, что увидела Леся, были округлившиеся глаза мальчишки и порванный ворот рубашки.

— Нет! Нет! — сипела Глаша. — Остановите ее!

Первым к двери рванул Олег, второй, сама не понимая, зачем, — Леся. Они неловко столкнулись в проходе, мешая друг другу, и потеряли истекающие до чего-то неизвестного, но ужасного, секунды. Нестерпимого, невыразимого, а главное, непоправимого.

— Да уйди же ты! — прорычал Олег, разом теряя всю мягкость, которой наделил его неизвестный Лесе бог.

Она отскочила в сторону, прижалась к стене. Воздух стал горячим и душным, словно за дверью был не засыпающий на закате лес, а печка, готовая к обжигу.

— Что за?.. — пробормотала Леся, чувствуя, что еще немного, и волосы ее запылают.

— Не пускает нас… Ведьма! — В голосе Олега сквозил страх, помноженный на злость, неожиданную даже для него самого.

— Что она хочет сделать? — еще тише спросила Леся, страшась узнать ответ.

— Если болоту нужен новый Хозяин, оно возьмет любого из нас, — ответила за сына Глаша и вышла в сени, тяжело опираясь на притихшую Стешку. — Не Демьяна, так Степушку…

— Или меня, — откликнулся Олег.

— Или тебя… — Глаша покачала головой. — Только думать не смей. Зачем болоту ребенок? Не примет такой дар. Скажет: мало. Когда сильный да волчий есть, что от несмышленого дитенка взять. А тебя, Лежка, оно бы взяло. Но нет нам дела до этого больше. Мальчонку нужно вернуть. А эта… — она презрительно дернула плечом, — пусть хоть с сестрами самого озера якшается. Дура старая, не получится у нее ничего. Заберем Степана. И уйдем. В город уйдем. Да, девка? — и повернулась к Лесе, пронзила взглядом белесых глаз, как бабочку иголкой. — Выведешь нас?

— Выведу… — кивнула Олеся, понимая, что врет.

И она сама, не знающая дороги. И Глаша, неуверенная в том, что у старой дуры-сестры ничего не выйдет.

Влажная ладошка постоянно выскальзывала из сильных пальцев Аксиньи. До ломоты в суставах она стискивала их, чтобы детская ручка осталась в плену, чтобы мерзкий мальчишка даже не пытался сбежать, чтобы все шло так, как идет. Как угодно лесу. Или не угодно. Аксинье было плевать на лес. В первый раз за ее бесконечно долгую жизнь в глубине этой живой, устрашающей чащи ей было плевать на все правила.