– Элька! – позвал Руслан шепотом, ощущая, что голоса вдруг не стало.

Эля встала и пошла ко нему. Она шла, опустив голову и странно сведя плечи, и Руслану вдруг показалось, что сестра хочет его ударить. Но она не ударила, а, подойдя (их разделяло не больше пяти шагов, хотя ему показалось, что идет она целую вечность), положила голову ему на грудь.

Обухов читал о таком жесте в книгах, но никогда не видел наяву. Это было необыкновенно, трогательно, старомодно и целомудренно. Сестра подошла, взяла его руки в свои и, наклонив голову, прижалась виском к груди брата, к тому месту, где гулко бухало сердце. Сердце, обожженное виной. И в ту минуту Обухов понял, что чувства вины хватит ему на целый век, что теперь всю жизнь он будет оправдываться перед сестрой и матерью…

Он обнимал Элю за худые плечи и поверх ее макушки видел кухонный стол, покрытый клеенкой. На столе стояла миска. А что там, в миске, что ела Элька до его прихода? Кутья. Вареный сладкий рис с изюмом. Должно быть, с поминок осталась.

И от вида то ли кутьи, то ли нехитрой сервировки стола Руслану стало совсем плохо, в груди уже не дрожало, а прямо-таки вибрировало, и ноги стали словно из песка. Эля и тут сдюжила – поддержала его, ловко пристроилась под мышкой и помогла дойти до дивана. Так однажды сделала мать, когда Руслан, здоровенный уже парень, свалился с велосипеда и разбил лицо в кровь…

– Что ты… Ну, что ты, бедненький мой… – бормотала Эля. – Воды? Нашатыря? Валерьянки? Может, водки тебе дать? Осталось еще.

– Не надо мне водки. Сядь, посиди со мной. Скажи, отчего она умерла?

– Инсульт. У нее было повышенное давление. Мы же тебе писали. Ты забыл?

Писали они, как же! «У мамы голова болит» – вот что один раз написала Эля. И в другой раз сказала в телефонном разговоре – «маму хотят класть в больницу на обследование, но она противится»! Вот и все.

– Ты забыл, – с упреком сказала Эля. – А теперь уже все. Это была одна секунда – она оступилась и упала. Рядом была только я. Я наклонилась над ней, она вздохнула два раза, и все. Все.

Лицо Эльки исказилось, и она не то заплакала, не то засмеялась – истерика. Теперь уже Руслан ее утешал и успокаивал, подносил валерьяновые капли и воду. Но сестра перестала плакать, вытерла лицо кухонным полотенцем и строго сказала:

– Ну, вот что. Мне надо в колледж.

– В колледж? Ты?..

– Я закончила колледж. У меня, между прочим, сегодня выпускной. Надо взять диплом. А ты пока устраивайся, прими душ, позавтракай. Вернусь, пойдем к маме на могилку.

И ушла.

Руслан походил по комнатам, теперь казавшимся очень маленькими, точно они усохли. Почти вся мебель дешевенькая, но новая. На подоконниках горшки с искусственными цветами. У матери никогда не росли цветы в горшках, все время вяли – но, может, им просто не хватало света в их квартирке? На диване лежала подушка-думочка, на ней вышита сцена из басни «Волк и ягненок».

На исподе столешницы письменного стола Руслан когда-то вырезал ножом свое имя, думал, что мать не заметит, но она заметила. Правда, не ругалась, сказала только, мол, спасибо, что не сверху. Нижний ящик открывался всегда туго, с мучительным скрипом, и, если открыть его, там наткнешься взглядом на жестяную банку, битком набитую пуговицами. В детстве Руслан любил перебирать их и рассматривать. Там были старинные – медные с эмблемой неизвестного ведомства (посох и змея), пожелтевшие костяные пуговицы, пуговица из коралла и пуговица из янтаря, и любимая, из синего стекла необыкновенно глубокого оттенка. А на банке нарисован трактор и написано: «Манна».

Обухов выдвинул туго скрипнувший ящик. Банка была там. Трактор стал совсем неразличим из-за трещин, покрывших желтоватую эмаль. Отчего-то Руслана охватил страх. Эля не изменила в комнате ничего, не внесла ни капли своей индивидуальности, как будто была случайной гостьей, бродяжкой, которую пустили переночевать из милости. Да и вещи в ее шкафу висели неказистые, все какие-то выцветшие – джинсики, одноразовые кофточки вьетнамского производства. Кстати, платья, полагающегося каждой выпускнице, Руслан в шкафу не обнаружил…

Он вернулся в кухню. Сестра велела ему позавтракать? Что ж, он позавтракает. Подпоясавшись полотенцем, Руслан начал хозяйничать – поставил чайник на плиту, достал тяжелую чугунную сковородку. Хорошо бы сейчас кофе со сгущенкой и яичницу с ветчиной, с лучком, с зеленым горошком.

Обухов распахнул холодильник, но, увы, мечте его не суждено быть сбыться. Ни яиц, ни ветчины он не нашел. Стояли аккуратные коробочки йогурта. Кучерявился салатный кустик. Застенчиво розовели щеками томаты. В пакетике обнаружилась еще какая-то бурая комковатая масса, видом похожая на овечьи орешки. «Отруби», – прочел он на этикетке. Тьфу ты, что едят!