Иногда к ним приезжала та парочка, которую я видел на новоселье.

Куприны выползали гулять. Спускались по дороге к опушке леса, ходили к пруду; старший сын постоянно убегал вперед, младший сидел на руках у отца. Со стороны поглядеть – образец благополучной семьи. Только папаша их на деле оказался дерьмом.

Изредка Куприн уезжал, иногда на полдня, а случалось, что и до вечера, наверное, в Москву по своим писательским делам. Я боролся с искушением использовать такие подходящие ситуации. Это было крайне рискованно. Быстро проникнуть туда, в темпе покончить со всеми и покинуть дом, да еще чтобы никто из сельчан средь бела дня не заметил меня – задача складывалась посложнее, чем избавление от отца-алкоголика.

В принципе, я мог пойти в открытую. Оставить записку с объяснением, убить Елену с сыновьями, потом – себя. Но тогда затея с волком провалилась бы. А мне требовалось погрузить Куприна не просто в трагедию, но в мистический кошмар, в самый ад, чтобы он лишился разума.

В голову лезли сомнения: а если не удастся оперативно расправиться с ними? Что если дети разбегутся, пока я буду заниматься их мамашей? Получилось бы как в плохом ужастике: ходит по дому страшилище, разыскивает спрятавшихся детишек. Оно все бы ничего, но это только в кино всегда хватает времени и чудовище может из пустоты появляться и в пустоту исчезать. Мне по десять раз на день казалось, что я совершил ошибку: следовало уничтожить их, когда они только переехали.

Наступала осень, а в семействе Куприных все шло по-прежнему.

Иногда Елена ездила в местный магазин. У нее имелась своя машина. Некоторые поселковые тоже приезжали за продуктами на авто, если жили далеко, но это были свои люди, знакомые и понятные. Куприну, хоть она держалась просто и непринужденно, воспринимали настороженно, даже раздраженно. Елена вела себя вежливо, здоровалась со всеми, улыбалась, но все понапрасну. Наверное, если бы она задрала нос и плевала вокруг, народ счел бы это привычным и нормальным. А Куприна ломала стереотипы богатой и успешной женщины. В понимании жителей поселка от такого поведения разило фальшью и неискренностью.

А вот сам Куприн был другим. В наш магазин он не ездил. Проплывет иногда утром из поселка на затонированном внедорожнике, а потом глядишь – назад возвращается, чинно и благородно. Вот так же было и в тот вечер, когда он на дороге окатил грязью сестренку.

Однажды зимой я поймал себя на мысли, что наблюдение за Куприными стало для меня потребностью, как сериалы для домохозяек. Но любой сериал когда-то заканчивался. Я решил так: следующее лето – крайний срок, пусть даже мне придется пожертвовать всей этой мистикой и тупо перестрелять их.

Я мог раздобыть пистолет. Под каким-нибудь предлогом я зашел бы к ним и ранил Куприна, чтобы не мешался. А потом на его глазах выстрелил бы в Елену с детьми. Я напомнил бы этому жалкому ничтожеству о доброй наивной девочке, которая доверилась ему. Я не стал бы убивать Куприна, нет. Для него это было бы легким выходом. Я пустил бы пулю в голову себе, и тоже на его глазах. Писака проиграл бы дважды: первый раз – потеряв семью, и второй – лишившись возможности отомстить мне.

В июне исполнилось два года, как не стало Катеньки. Я размышлял, где взять пистолет. Среди моих заказчиков был один постоянный клиент, очень характерный такой. Мне казалось, он сможет выручить. И я рискнул позвонить ему. Сказал: нужна помощь, требуется раздобыть очень серьезную вещицу. Он понял меня и вопросов не задавал.

На следующий день приехал его человек. Внушительный амбал. Он вылез из джипа и уставился на меня.

– Ты Володя?

– Да, – сказал я.

– Че надо?

Было видно, что это не грубость, а просто такая манера выражаться.

Окольными путями я стал намекать на оружие.

Он перебил меня.

– Тебе ствол нужен?

Я тоже перешел в открытую.