Ресторанчик «Бир унд Бир» нашёлся сразу — по ароматному запаху жареного мяса: это худенький немецкий подросток — в белом фартуке и белом же колпаке на голове — колдовал над некой разновидностью мангала, расположив над малиновыми углями металлическую решётку с выложенными на ней большими кусками жирной свинины. С мяса послушно стекали жёлтые капельки жира и, падая на жаркие угли, с громким шипением превращались в чудесный ароматный пар, разносимый тёплым ветерком по всей округе…
Он поднялся по низеньким ступеням, облицованным красно-розовыми каменными плитками, толкнул чёрную скрипучую дверь. В просторном зале среднестатистического немецкого кабачка было пустынно: только за круглым центральным столом пересмеивалась — под пиво и непристойные анекдоты — дружная четвёрка армейских офицеров, да за дальним столиком возле узкого стрельчатого окна виднелась чья-то широкая спина в штатском чёрном пальто.
Пройдя вперёд несколько метров, Денис непроизвольно отметил про себя, что эта широкая спина ему определённо знакома. Неизвестный штатский, заслышав за своей спиной осторожные шаги, медленно поднялся со своего места и повернулся навстречу.
«Господи, Боже мой!», — вихрем пронеслась в голове тревожная мысль. — «Этого же не может быть!»…
Перед Денисом стоял — живой труп, выходец — с Того света…
Глава пятая
Верные друзья и застенки гестапо
Внешне всё выглядело вполне благопристойно: молодые и симпатичные мужчины «слегка за тридцать», одетые в неброскую штатскую одежду, неподвижно стояли друг напротив друга и дружелюбно молчали. Чего тут, казалось бы, необычного?
Если с одной стороны посмотреть, то ровным счётом ничего. А с другой стороны, благопристойно — это если минуту молчать, ну, две, три, четыре….
А когда — десять, двенадцать? Это уже странно, по меньшей мере: внимание нездоровое привлекает, подозрения разные — навевает…
Вот и в тогда наметилось определённое общественное недопонимание: официанты едва слышно зацокали, подавая друг другу сигналы тревоги, шумная четвёрка армейских офицеров внезапно замолкла и затаилась, балуя установившуюся чуткую тишину лишь едва слышным, подозрительным и тревожным шёпотом…
Третьяков первым пришёл в себя (или же, всё давно знал и просто играл по заранее выученному сценарию?), и громко заорал, нарочито привлекая всеобщее внимание:
— Оскар, старый вонючий павиан, сто чертей тебе в рваные штаны! Тебя же убили тогда, на поганых Филиппинах…. Мне так и сказали в Маниле, мол, утонула твоя яхта. Взорвалась — и сразу — утонула! Чтоб мне всю оставшуюся жизнь питаться сырой акульей печенью! Кальмара восьмиглазого — через узкий клюв! Так ты живой, братишка?!
Денис бросился (искренне — бросился!) в крепкие объятия Гарика, и заорал, сразу же смекнув, что все старые легенды до сих пор живы и действенны:
— Пошёл к китовым метровым глистам, старый ты перец! Это я-то — погиб? Конечно же, жив! А ты-то? Это же тебя тогда английская подводная лодка покрошила из пулемёта в труху полную! Штафирка штатская, неполовозрелая…
Свидетелей этой знаменитой встречи было и не сосчитать. И большинство из них — откровенные агенты той, или иной специальной службы. Что-что, а в расходах на всякие там службы Тысячелетний Рейх никогда не скупился…. Чем громче они с Третьяковым орали, тем больше разных неприметных серых личностей просачивалось в скромный кабачок.
«Бывает», — подумал Денис. — «Бывает — всякое. Только к этой непреложной истине ещё надо привыкнуть…».
Постепенно праздник встречи двух старинных друзей превратился во всеобщий: военные, штатские, непонятно-подозрительные личности безостановочным потоком подходили к ним, громко восторгались, слушали байки о таинственных и загадочных Филиппинах, желали всего хорошего, сочувствовали, высоко поднимая бокалы, завидовали…
О, эти бесконечные воспоминания — о вчерашних и позавчерашних совместных подвигах! Особенно, если эти подвиги касаются насквозь экзотических мест: никогда не засыпающие шумные джунгли, прохладные подземные пещеры, юные и грациозные туземки — на белоснежном песке заброшенного пляжа, зелёно-синие моря, отливающие серебром — на закате трудного дня…. Тосты, тосты, тосты…
В какой-то момент всеобщего братания Третьяков горячо зашептал Денису в ухо: