Отлив нес его куда-то в сторону от тюленя, где вода была холоднее. Острая боль вдруг пронзила внутренности. Но ни понять, в чем дело, ни испугаться он не успел: боль оказалась мимолетной и вскоре исчезла, да и холода он больше совсем не чувствовал. Ему стало совсем тепло, он чувствовал себя удивительно легким, невесомым, он был своим в этом прекрасном, нежном, зеленом мире, и ему совершенно не хотелось его покидать.

И все же пришлось подняться наверх и глотнуть воздуха.

Торак неохотно оттолкнулся ногами и стал всплывать. Он возносился вверх неторопливо, по спирали, окутанный облачком серебристых пузырьков. Наконец он вынырнул, и мир над волнами показался ему таким неприветливым и жестоким, что он покрепче зажал ноздри и снова поплыл на глубину — назад, навстречу тому прекрасному зеленому свету. Торак погружался все глубже и глубже и плыл все быстрее — он никогда не думал, что может плыть так быстро! — и вокруг расцветало царство золотисто-зеленых водорослей.

Среди водорослей что-то плавало, и Торак, сгорая от любопытства, решил посмотреть, что это такое.

Это был мертвый мальчик: безжизненное тело его колыхалось в такт течению, и водоросли уже успели обвить его. Торак даже подумал: уж не Асриф ли упал в воду? Или, может, это Детлан? Или Бейл? Но длинные, колышимые водой волосы утопленника оказались значительно темнее, чем у мальчишек из племени Тюленя. Вдруг течение раздвинуло волосы у мальчика на лице, и Торак увидел широко раскрытые серые глаза, высокие худые скулы и на обеих скулах — черно-синюю татуировку племени Волка.

Сжавшись от ужаса, он понял, что смотрит на самого себя.

Мысли его понеслись, точно вспугнутая стайка рыбешек.

«Что это? Неужели я умер? Не потому ли ко мне приплывал хранитель племени Тюленя, провожая меня в последний путь?»

Он постарался взять себя в руки.

«Не будь дураком, Торак! — сказал он себе. — К тебе приплывал тюлень, а ты из племени Волка! И хранитель твоего племени — волк! Но если я не умер, — потрясенно думал Торак, глядя на качавшееся среди водорослей тело мальчика, — то что же тогда со мной происходит?»

Он нырнул, чтобы поближе рассмотреть свое собственное тело, и вдруг резко остановился, передними ластами как бы отталкивая от себя воду.

Ластами?

Да, действительно ластами! Причем он мог управлять ими, как руками, а когда разводил их в стороны, то видел на них короткую серую шерсть, колышимую течением.

Торак ловко перевернулся на спину и немного проплыл, с изумлением обнаружив, что теперь может видеть и далеко вглубь, где пурпурные колючие морские звезды пробираются в темноте по дну морскому. Он отлично слышал, как мелкие, но крепкие зубы рыбок теребят стебли ламинарии, как хрупко позванивают панцири крабов, пробирающихся по камням…

Но больше всего ощущений давали ему усы. С помощью усов он мог бы выследить даже самую мелкую рыбешку, стрелой пролетавшую мимо. Море казалось ему сплошной паутиной спутанных, пересекающихся невидимых следов тысяч и тысяч рыб и морских существ. Он также ощущал сильные медлительные колебания мощных стеблей ламинарии и дыхание волн, откатывавшихся от прибрежных скал. Он висел по-тюленьи вверх брюхом и пытался разобраться в этих бесчисленных переплетающихся следах, уловить их смысл.

А потом он услышал пение. Очень тихое и очень далекое.

Пронзительные вскрики каких-то волшебных существ сменялись целым ливнем яростных щелчков. Это была песнь гнева и утраты, и доносилась она из открытого Моря.

Дрожь пробрала Торака от кончиков усов до конца его короткого широкого хвоста. И он почувствовал великое волнение в водах Моря: неведомое существо с невероятной скоростью неслось прямо к нему…

Душа Торака вдруг преисполнилась ужасающей уверенности: к нему приближался Охотник.

И снова внутренности его скрутил тошнотворный спазм — острая боль затмила разум, — и он вдруг снова стал самим собой, Тораком. Он страшно замерз, ему не хватало воздуха, он почти ничего не видел вокруг, на такой невероятной глубине, но краешком глаза все же успел заметить всплеск серебристых ластов: это хранитель племени Тюленя покидал его, устремляясь к своему убежищу.