ТОМАШ ПАЦИНЬСКИЙ
СЕНТЯБРЬ
Владислав Броневский "Польский солдат"
За Острувью шоссе спускается с небольшого возвышения и входит в посаженные ровнехонько, словно под шнурочек, сосновые леса, остатки Белой Пущи, вырастающие из подляских песков, перемежаемые лугами и бесплодными полями. Разбросанные кое-где деревушки – это, по сути своей, халупы, стоящие при клочках возделанной земли. Шаткие мостки и броды пересекают узкие потоки, только они, самое большее, пригодны для легкой повозки или коров, которых гонят одна за другой.
Сентябрь был сухим, даже жарким. В последние дни лета листья уже желтели и краснели, а в светящем все ниже на небе солнце серебрились нити бабьего лета. Вот уже несколько недель не упало ни капли дождя. Лесная подстилка была сухой, на лугах стояла высокая, некошеная трава.
Трава высохнет, посереет до конца. Не будет она стоять в стогах, никто не свезет ее в сараи. Осенние ветры и мороси наклонят ее, а первые снега пригнут к земле.
Или же она сгорит, как вон на том лугу, до самого мелиоративного рва, где языкам пламени без помощи ветра, который помог бы перебраться им через узенькую помеху, пришлось остановиться. Не помог даже авиационный бензин, сожженный остов самолета торчал слишком далеко. С обочины с трудом можно было заметить герб соединения на не тронутом огнем и теперь блестевшем на солнце хвостовом оперении.
Огонь поглотил только корпус машины. В обугленном круге выжженной земли торчали только переборки и глубоко зарывшийся в почву закопченный блок двигателя. Уцелела только лишь концовка одного крыла и отвалившийся в момент удара хвост.
Сидевший на краю придорожной канав усталый солдат опустил ладонь, которой заслонял глаза от низко висящего на небе солнца. В последнее время подобных картин он видел слишком много. Не нужно было даже напрягать глаз, чтобы убедится в том, что машина принадлежала полку из Минска Мазовецкого или из Радома.
Здесь останки самолета покоились не менее двух недель. С самого начала войны, когда слабая противовоздушная оборона быстро рассыпалась в прах. В самый раз, чтобы успел остыть раскаленный дюраль, а ветер рассеял золу. В самый раз, чтобы танковые колонны сломили сопротивление и захватили всю страну. В самый раз, чтобы проиграть войну.
Чуть больше двух недель. Точнее – восемнадцать дней.
Солдат склонился, дотянулся до пряжки ботинка.
Слишком стар я уже для этого, подумал он. Чувствовалось бремя своих почти что пятидесяти лет. Физическая усталость, боль стертых подошв и суставов, тупо отзывающаяся по ночам под голым небом, что могло быть хорошо еще для зайца в борозде, но никак для капитана запаса.
- Вот же ж, курва, досталось, - буркнул он, меряясь силой с упрямой пряжкой.
Обувка была не самой лучшей, как и все, что таскали резервисты и добровольцы. Оружие помнило времена сразу же после прошлой войны. Экипировка, которой было далеко до уставной, представляло собой странное сборище инвентаря, тщательно собираемого предусмотрительными сержантами. А ботинки, годами хранимые на каком-то бездонном складу, никак не были приспособлены для контакта с грязью и пылью.
Выданного по службе оружия тоже давно уже не было. Когда он выстрелял, впрочем, в белый свет, как в копеечку, все, что имелось в обоймах, оказалось, что ни одна из оставшихся в живых логистических служб патронами такого калибра не располагает. Так что с чистой совестью он выбросил винтовку в канаву, тем более что в призывном бардаке никто в его книжку номера не внес. Вместо нее он взял новую радомскую винтовку, патронов к которой было, сколько душа пожелает.
Нужно двигаться, с неохотой размышлял он, глядя на треснувшую подошву. Сойти с этой дороги, вообще-то выгодной, поскольку ведущей прямиком к цели, зато не слишком безопасной. Дальше продвигаться лесом, они избегают леса, предпочитая воевать на дорогах высшей категории.