– Когда ты, в последний раз, говорил со мной прямой речью? Только что, в машине, орал, что я не уделяю тебе внимания. Я решила, это прямая речь. И кто сейчас не хочет трахаться? А? Кто?!

– Мне не нужен секс из жалости, ясно?

– Какая жалость?!! – заорала я одними губами и не удовлетворившись расческой, вцепилась в свои волосы пальцами. – Ты что, больной?! Ты себя в зеркало видел? Ты, блядь, отражаешься в зеркалах? Если нет, то найми, блядь, художника!

Наставив на меня указательный палец, Кан сказал всего одно слово:

– Заткнись!

И замер, прислушиваясь.

Джипы уже не взрывались. Реальные «пацаны» застраивали страну церквями и верили "по понятиям", как и жили. Но изменилась лишь видимость. Мужик, что не мог поставить на место собственную бабу – больше был не мужик.

Я замолчала, нервно закусив прядь волос.

– Прекрати это, – приказал Дима. – Иначе я тебя опять на принудительное лечение уложу. Какого хера ты это делаешь?

Я задумалась, перестала грызть волосы и принялась мрачно кусать губу.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спросил Дима, не глядя. – Вообще?

– Прекрасно! – вне всякой логики, воскликнула я и горестно всхлипнула. – Лучше бы я вообще умерла!

Дима даже не обернулся. Задумчиво, словно труп неизвестного зверя, он легонько пинал подушку.

– Ты знаешь, где я храню оружие.

Я поджала задрожавшие губы.

В первый раз, когда я пыталась таким образом вызвать сочувствие, Кан попросил меня в лесок выйти. Мол, задолбался он видеть чьи-то мозги на стенах и больше не хочет. Даже, если это, совсем уж крошечное пятнышко.

– Ты меня за этим сюда вернул? Чтобы я застрелилась?

Дима смущенно потер подбородок.

Я прошла мимо него, легла в постель и включив лампу, открыла лежавшую на тумбочке книгу. Я оставила ее, когда уезжала и горничная, вытирая пыль, продолжала класть ее на прежнее место. «Унесенные ветром». Трагическая повесть о том, как любящие друг друга люди, так и не осмелились признаться в своей любви.

Еще, там было что-то о чести, выживании и войне…