— А что с практикой — не заладилось?

— Какой же ты есть! Для тебя — берегла!

— Ну, спасибо.

— А тебе — начхать?

— Да.

— Ненавижу тебя! Козёл! — она сунула ему кулак в рёбра, — Давай, показывай, пока не обиделась на тебя совсем!

А потом — отстранилась, выпрямилась, прищурившись от своей догадки, глядя на Михаила подозрительно:

— А, ведь ты — врёшь! Если бы тебе было параллельно — не спрашивал бы, сколько половых связей.

— Вру.

— Не честно! Мне врать — нельзя, а ты — врёшь! — она даже задохнулась от возмущения, встала на пол.

— А я тебе обещал равноправия? — равнодушно пожал плечами Егерь, — Нет. У нас есть муж, а есть жена. Я тебе могу дать только своё сердце. Моё тело, мои руки, мой разум и душа — принадлежат не мне. Как и моя жизнь. Ни о какой честности — речи не было. И вообще, старлей, старшим по званию — не перечат!

— Речи вообще ни о чём не было. Как дикарь какой — пришёл, увидел, поимел. Теперь ещё званием своим тыкает. В суд на тебя подам! За принуждение к сожительству с использованием служебного положения! — она, вроде, и ругалась на него, но ходила голая по комнате, разбирая имеющийся после обыска бардак.

— Плевать, если я заболею, я сам себе поставить банки сумею, — пропел Миша. То, что он — молчун, не значит, что петь не умеет. Умеет. Любит песни, музыка — всегда сопровождает его. Он всегда напевает про себя. И только в исключительных случаях — вслух.

— Что? — обернулась Маша.

— Лишь бы ты ходила голая рядом, — пропел Миша.

— Ой! — Маша схватила халат, прикрылась. Миша засмеялся, Маша — подхватила, тоже залилась смехом, очаровательным — для Миши.

— Я тебя — совсем не стесняюсь. Я даже когда одна — всегда одета. А с тобой — я — не я.

— Всё измениться, Валькирия моя! Не могу обещать, что к лучшему, но скучно не будет. Оставь ты это! Скоро Лидия Михайловна придёт и разберёт. Иди сюда.

— Лидия Михайловна? — спросила Маша, прижимаясь к Мише.

— Горничная. А ты думаешь, что этот ангар, по ошибке называемый квартирой — мать убирает?