— Он сказал мне… что бывают такие моменты в жизни человека, когда ему нужно начинать взрослеть. Это было все, что Джорджио сказал на этот счет. А потом заявил, что хочет получить развод. Побыстрее. Без всяких осложнений. Вот такая мне вышла награда за вопрос. И говорить больше было не о чем. Да и теперь тоже. Все, с меня довольно, Фальконе. Пожалуйста, уходите.

Таччоне пытался высмотреть что-то на старом, вытертом ковре. Роза аккуратно засовывала блокнот в сумку, явно желая поскорее убраться отсюда.

Фальконе резко вытащил блокнот из сумки и вложил ей обратно в руки, а потом ткнул карандашом, который Прабакаран все еще держала в пальцах, в бумагу.

— И что это означало, как вы думаете? — продолжал настаивать инспектор. — Что Алессио настало время как-то «взрослеть»?

— Он же был еще ребенок! Красивый, неуклюжий, избалованный, жестокий до кровожадности, вредный и проказливый маленький мальчик! И… — Беатрис откинула голову назад, словно это могло помочь ей остановить слезы. — И Джорджио любил его больше всего на свете. Больше, чем меня. Больше, чем себя. Не знаю, что это означало. Все, что я знаю…

Хозяйка замолчала, чтобы вытереть глаза рукавом грубого кардигана.

— …В тот день умер не только мой сын. Я не знала того человека, что сидел в тюремной камере. Не знала того человека, к которому ходила на квартиру, тут, за углом. Он только внешне выглядит как Джорджио Браманте. Но что-то в нем изменилось, человек стал другим. Не тем, кого я любила… люблю. Вы вот всегда аккуратно подбираете слова. Потом составляете из них фразы. И рассказываете свои истории всему этому вонючему миру. В конечном итоге, — тут ее испещренное горькими морщинами лицо вновь искривилось, и хозяйка злобно уставилась на Лео через узкую маленькую комнату, — вы ведь именно этим занимаетесь, не так ли?

— Пока кого-то забивают до смерти, а я сижу за дверью и кручу пальцами от безделья? — спросил Фальконе. — Да, конечно. А еще я стараюсь отлавливать уголовников до того, как они причинят больше вреда, чем уже успели причинить. В надежде уменьшить зло, которое люди готовы причинять друг другу, даже если у них нет особого желания делать это самостоятельно. Может, дурацкая идея.

Он с трудом поднялся на ноги и неуклюже пересек комнату. Потом наклонился и взял руки Беатрис в свои. Несчастная застыла. Пальцы инспектора легли на грубую ткань старого кардигана, который хозяйка туго натянула на ладони.

— Вы позволите?

И осторожно сдвинул дешевую ткань, открыв запястья. Полицейский уже знал, что увидит, уже знал, почему женщина вроде Беатрис будет прятать руки в длинных, растянутых рукавах.

Рубцы на запястьях были видны совершенно четко. Некоторые свежие, темно-красные, неглубокие, не такие, как раны, нанесенные человеком, стремящимся покончить с собой. Она сама наносит себе эти увечья, понял следователь, и наносит их регулярно. И весьма возможно…

Лео задумался над тем, что сверлило мозг и раздражало с того момента, когда он впервые про это услышал.

— Теперь насчет этой майки, что вы отдали в церковь. Кровь на ней была ваша, не так ли?

Браманте вырвала руки и опустила рукава.

— Какой вы, однако, умный, Фальконе! Вот если бы вы были столь же проницательны четырнадцать лет назад!

— Я тоже хотел бы, чтобы так оно и было, — ответил он и вернулся на свое место на диване. — Значит, кровь ваша. Хотя бы вначале, в первый раз. После этого вы бывали в той церкви?

— Никогда. Зачем?

— У меня есть причины задать этот вопрос. А почему вы вообще выбрали именно эту церковь?

— А куда еще мне было ее нести? Кроме того, Джорджио когда-то работал вместе с Габриэлли. А потом тот стал там смотрителем, на полставки. Я больше никого и не знала… Прочитала как-то в газете про этот Малый музей, за неделю или две перед этим… — Хозяйка всхлипнула и вытерла нос правым рукавом. — Я тогда была сама не своя.