— Рин? — снова зовет она.
— Тебе нужно уйти, — мой голос больше похож на рычание. У меня нет сил смягчить тон. Не сейчас, когда огонь неудовлетворенного желания жарко горит у меня внутри.
— Я сделала что-то не так?
— Ты должна была позволить мне связать тебе руки, — рычу я. — Тебе не следовало прикасаться к повязке на глазах. Как ты можешь спрашивать меня, сделала ли ты что-то не так, когда ты знаешь, что сделала? Разве я недостаточно ясно изложил правила?
С моей стороны слабо и жалко вымещать на ней свой гнев. Я точно знаю, кто виноват в том, что только что произошло, и это не Калли.
Во время долгого молчания я задаюсь вопросом, подчинилась ли она. Это должно вызывать у меня не странное сожаление, а радость. Вместо этого я прижимаю ухо к двери, чтобы узнать, ждет ли она все еще снаружи.
— И это все из-за того, что я сняла повязку с глаз? Но, Рин, я знаю, что ты не человек. Это то, на что я подписалась. Ради всего святого, ты видел гораздо больше меня!
— Хa! — мой смех больше похож на лай. Она, конечно, не видит иронии. По крайней мере, это говорит мне о том, что она не заметила ничего необычного сегодня вечером. — Ты не должна быть здесь, Калли. Забирай свои вещи и уходи.
Что еще хуже, я бы преследовал ее.
Я бы ничего не смог с этим поделать. Это древнее, мощное побуждение, похороненное глубоко внутри меня, заставило бы меня. Темный голод с тех времен, когда мой народ пожирал ее народ целиком, вместо того, чтобы просто пить их сущность. Я бы охотился на нее и поймал. Затем я прижимал бы ее к любой поверхности, которая была бы в поле зрения, пока я так или иначе не утолил бы этот голод.
Дрожь пробегает по мне.
Мои когти впиваются в деревянную дверь.
— Просто уходи, Калли. Тебе нужно уйти. Я не несу ответственности за то, что произойдет, если ты проигнорируешь меня!
Я говорю себе, что она медленно выходит из моей квартиры, а не убегает. Что она ушла, и я не собираюсь — абсолютно не собираюсь — следовать за ней сквозь тени, как охотник, выслеживающий свою добычу.
9
Черт!
Я только что все полностью испортила.