Я не могу разобрать большую часть того, что они говорят; лишь улавливаю несколько злых слов от моего отца:
– Нам нужно поговорить о том, как ускорить судебный процесс. Мне надо, чтобы ты включилась в него, Джоан, до того как…
Я опускаю голову обратно. Стараюсь стать как можно меньше, надеясь, что, возможно, в полу откроется дыра и засосет меня в недра ада.
Ад не может быть хуже, чем то, что происходит на этой кухне.
Их голоса стихают; должно быть, родители видят меня. Задерживаю дыхание, молясь, чтобы они прошли мимо, вели себя так, будто я не существую, как обычно. У меня покалывает кожу. Ничего не могу с собой поделать; я снова поднимаю глаза, как раз вовремя, чтобы увидеть спину уходящего отца. Мама стоит у плиты, прислонившись к столу, сгорбившись. Даже через всю комнату я вижу, что у нее покраснели глаза. Клянусь, за последний год она стала меньше ростом.
Я не знаю, куда делась та женщина, что все эти годы была нашей мамой. Занятой, успешный финансовый консультант, который казался приличной матерью, пока продвижение Джордана не затмило для моих родителей все остальное. Было похоже, что мама всегда поддерживала планы отца на моего брата – досрочные тесты и предметы повышенной сложности в девятом и десятом классах, вечерние занятия и занятия в выходные дни, необходимые для поступления в университет. Пока отец не начал говорить о своем грандиозном плане, чтобы Джордан уже в десятом классе подал заявление в колледж. Мама уперлась и слышать ничего не желала. После этого, поднимаясь ночью по лестнице, я слышала резкий шепот из их спальни и знала, что речь идет о Джордане и его будущем. Думаю, брат тоже это понимал.
Я так сильно впиваюсь ногтями в основание большого пальца, что остаются следы.
Мы с мамой встречаемся взглядами, и она дарит мне дрожащую улыбку. Усилие отнимает у нее десять лет жизни. Я не знаю, что делать. Я сижу здесь, в той же комнате, что и моя мама, но нас словно разделяют тысячи миль. Я не знаю, что ее печалит, думает ли она о Джордане, переживает ли до сих пор. На его похоронах ей едва хватило сил дойти до скамьи в церкви. Теперь от нее осталась лишь пустая оболочка, как будто папа полностью затмил ее, хотя почти здесь не бывает.
Только я открываю рот, чтобы что-то сказать – что угодно, – лишь бы нарушить это ужасное молчание, отец возвращается в комнату.
– Джоан, я серьезно, с меня хватит… – твердо говорит он, открывает холодильник и достает пиво.
Со свекольно-красным лицом отец похож на гигантского быка. Мама прижимается к стойке, и в моей голове вспыхивает воспоминание: как она много лет назад везла нас с Джорданом в какой-то летний лагерь. В тот день у всех нас было самое дурацкое настроение, и я начала сочинять собственные слова для одной из песен по радио, затем Джордан присоединился со своей версией, и мама смеялась, смеялась и смеялась – так сильно, что у нее слезы выступили, и пришлось съехать на обочину.
Теперь, клянусь богом, я могу видеть сквозь нее. Она тает.
Папа ловит мой взгляд, и на долю секунды ему вроде бы… стыдно? Но затем я моргаю, и выражение исчезает. Нет, мне точно показалось; если я что-то и знаю о своем отце, так это то, что он никогда в себе не сомневается. Его отсутствие саморефлексии – неисчерпаемый источник шуток для нас с Джорданом.
Папа замолкает, и мама снова всхлипывает – от напряжения в комнате меня тошнит. Они все еще не заговаривают со мной, но мне все равно.
Все равно.
Смотрю на свой телефон и вижу сообщение от Люси, она снаружи. Мой шанс на побег. Мой освободитель. Я пытаюсь заставить себя встать, но тяжесть происходящего давит мне на плечи.
Я не двигаюсь.
Папа прочищает горло, как будто собирается что-то сказать, и энергия внезапно наполняет мое тело. Спрыгиваю со своего места, к нашему общему удивлению, и начинаю лепетать. Бежать, Люси, бла-бла-бла – я даже не знаю, произношу ли слова или просто издаю какие-то звуки. Из-за грохота сердца в ушах не слышу собственный голос. Хватаю сумку из-за стойки рядом с мамой, шлю ей улыбку, которая скорее напоминает гримасу, и бегу к двери кухни. Когда закрываю ее за собой, остается только оглушительная, тошнотворная тишина.
У Люси весьма… специфические музыкальные предпочтения, если не сказать хуже. Более половины времени в ее машине я понятия не имею, какая группа играет, из какой они эпохи и считает ли кто-нибудь, кроме Люси и мамы солиста, что они ничего так. Впрочем, мне все равно; я бы хоть обычные вопли слушала весь следующий час, если бы это означало, что мне не нужно оставаться дома с родителями.