Все — «за». Чего же тогда боятся они, молодые офицеры, комсомольцы? Держат месяцами подписанное всеми ходатайство и никому об этом не сообщают. И полковники, и генерал не знают, что комсомольцы им «отказали». Благов, начальник политотдела береговых войск флота, узнал об отказе от меня.
— Обещаем, — сказал он твердо,— что доведем это дело до конца. При одном условии, если пройдут успешно стрельбы. Это главный показатель, итог двух лет службы.
— Только к декабрю успейте,— напомнил я.
Мы идем с Барышевым по городу. Он — в полевой черной форме, сухопарый, подтянутый, черный берет — на самые глаза. Я знаю, он тоже кирпич кулаком расколет. Но главное — невидимая внутренняя сила, на него оглядываются прохожие даже здесь, в приморском городе.
— Когда-то были крейсера, такие, как «Рюрик», они в одиночку целые эскадры гоняли. Идет матрос, на бескозырке — «Рюрик», и он этим гордился. У нас сначала названия кораблей с бескозырок убрали, а потом и флотов. Теперь просто: «Военно-Морской Флот». Пропагандируем везде традиции, а обезличиваем все, что можно. Это в недавнюю пору под видом повышения секретности сделали. Ведь что такое присвоить полку имя 13-й бригады? Разыскивать ветеранов ее, приглашать на принятие присяги, другие торжества. И не только Героев, но и рядовых, они тоже воевали. По местам боев пройти. В семьи погибших зайти — землю вскопать, дом подновить. Связываться со школами, комсомольцами, их работу оживить. Подключить военкоматы, пусть в гвардейские части отбирают достойных, лучших. …А Дубинда? Зачислили бы Дубинду почетным матросом, под его портретом в казарме стояла бы заправленная кровать. Фамилия его на каждой вечерней поверке звучала бы первой… В общем, память должна жить в казармах, а не в бумагах.
Мы прогуливаемся по улицам, Барышев знакомит меня с городом, но я смотрю поверх домов, на крыши, туда, где воздвигнуты намертво, на века огромные буквы: «Слава советскому народу, борцу за мир», «Слава Военно-Морскому Флоту», «Слава советскому народу-победителю».
Лес, тропики бетонно-кирпичных слов на крышах. Что значит все это само по себе, не осененное живой памятью каждого из нас?
Мы прогуливаемся, и ни он, ни я еще не знаем, что скоро полк успешно отстреляет, второй год подряд будет признан лучшим на флоте, но пройдет декабрь, за ним январь, а дело так и не сдвинется.
О личностях
Четыре месяца назад, в середине весны, скончался Анатолий Абрамович Аграновский. Четверть века он проработал в «Известиях». Его перу принадлежит более двадцати книг, несколько повестей и киносценариев, по которым были сняты художественные фильмы. И все-таки читателю он ближе всего как очеркист. Аграновский и сам ценил в себе более всего — газетчика.
Книг или фильмов могло быть больше или меньше, не количество определяет величину, масштаб автора. Мастерство, дар — вот что оставил он нам в наследство. Исследователям еще предстоит изучать его творчество — это впереди, а сегодня мы расскажем читателям «Недели», каким мы его знали — журналиста и человека.
Москва, Пушкинская площадь, 5, «Известия». Прежде чем переступить порог этого дома, я примеривался к нему со стороны. Вот из подъезда выходят уверенные в себе люди, они ни в чем не сомневаются. Это они изо дня в день, уже много лет, учат меня, читателя, жить.
Они знают, видимо, что-то главное, чего не знаю я.
Через несколько недель и мне выпало стать их коллегой. Через старый коридор пятого этажа я шел к соседям — в экономический отдел, большая комната окнами на площадь была полна — разноголосица, гул; в сторонке, у стены, руководитель отдела убеждал собеседника:
— Ну, может быть, попробуете все-таки? А?
— Да нет. Нет, не получается.
Собеседник отвечал как-то застенчиво, мягко, растягивая слова. Ему объясняли, как можно повернуть материал, тут, кажется, и практикант мог понять.