Пройдя регистрацию, я очутилась в нейтральной зоне: уже не в России и еще не за границей, — в своего рода «межъящичном пространстве», как говаривал Жванецкий. Магазины «Дьюти-фри», куда рванул наш падкий на импортные товары народ, меня сейчас не интересовали. Если я и бродила сейчас по ним и глазела на всю эту блестящую чепуху, то лишь для того, чтобы скоротать время, которое, на мой взгляд, практически не двигалось.

Наконец, нас «просветили», «прослушали» и запустили в последний предстартовый зал. Люди радостно оккупировали кресла, но сидели несколько неловко, будто бы на краешке, в любой момент готовые вскочить, сорваться с места и непременно первыми проникнуть в самолет. Я была с ними совершенно солидарна и испытывала аналогичную нервозность и, чтобы немного успокоиться, я подошла к огромному окну и принялась отрешенно наблюдать происходящее за его пределами. Вот какой-то лайнер поплыл к взлетной полосе, потоптался на месте, словно решая, взлетать или не стоит, весь напрягся и побежал, разгоняясь все быстрее, пока не оторвался от земли, весело качнув крыльями, точно наслаждаясь обретенной свободой. Я невольно прониклась гордостью за этот лайнер и ощутила приятное возбуждение в предвкушении того, что и я совсем скоро разделю с ним радость свободы полета.

Я отвернулась от окна, желая полюбопытствовать, не зашевелились ли мои соседи по полету, так как я не восприняла информацию только что прозвучавшего некоего объявления: настолько я была поглощена происходящим за окном. Но люди все еще напряженно восседали на местах. Я снова обратила свой взор на улицу и с удивлением заметила, как изменилось освещение. Солнце скрылось за темно-серым облаком, скорее напоминавшим тучу и через минуту стекло покрылось тоненькими косыми черточками, от чего вид за окном утратил четкость очертания, а я — реальность восприятия. Асфальт на летном поле потемнел и заблестел. Я подумала, что, уезжая, увожу с собой тепло. Осень вступала в свои права.

Объявили посадку, и люди вскочили так быстро и резко, словно в положении сидя их удерживала какая-то сильная пружина. У входа в коридор, ведущий непосредственно внутрь стальной птицы, уже выстроилась очередь. Я не стала пробираться в толпу, а терпеливо топталась в хвосте, прекрасно пони-мая, что в этой очереди обделенных не будет, и все достигнут того, за чем стоят.

Да, я отправлялась в далекую Испанию на поиски очень любимого мною человека и оставляла в Москве переживающих за меня близких и друзей. Вчера вечером я, наконец, собралась с духом и позвонила маме. Роль я написала себе на бумажке, потому что с детства испытывала патологическое отвращение ко лжи. Но эта ложь была воистину «во спасение», а кто-то умный сказал: «Если ложь во спасение, то лги». И я старательно прочитала написанный мною заранее текст, смысл которого состоял примерно в следующем: я еду в Испанию по просьбе Коли, который уже где-то что-то копает и считает мою помощь необходимой. Люда также находится с ним в экспедиции, поэтому они позвонить не могут, но мои испанские друзья просили передать маме от имени Коли, что у него все в порядке и, когда дело будет налажено, он приедет в Москву. Чушь, конечно! И материнское сердце не обманешь. Мама задала мне миллион провокационных вопросов. Отвечая, я крутилась, как уж на сковородке. В конце концов, я пообещала, что по приезде заставлю Колю позвонить, потому что это действительно безобразие, в конце двадцатого века не найти способ связаться с матерью, тем более что последняя в их отсутствие пасет их же отпрыска. Я согласилась с этой тирадой упрека и негодования и облегченно положила трубку на рычаг.

Теперь же я шла по «рукаву» в самолет и устраивалась на своем месте, которое оказалось у иллюминатора. Сумку с вещами я сдала в багаж, а в качестве ручной клади я оставила пакет с двумя ценными папками: одна содержала Колин отчет, другая — древний манускрипт. Я прижимала пакет к груди, будто в нем заключался весь смысл моей жизни. Впрочем, на данный момент, вероятно, так оно и было. Однако, я терпеливо ждала, пока начнется наш полет. Я смотрела в окно и в то время, как шасси шуршали по взлетной полосе, мысленно приближала момент расставания с землей. Внезапно самолет слегка вздрогнул и взмыл в небеса. Мы вырвались на свободу, и я испытала пьянящее возбуждение оттого, что находилась между небом и землей, сбросив бремя земного притяжения.

Самолет набрал высоту, погасли табло, и люди несколько расслабились. Я достала папку с отчетом, блокнот и ручку. Предстояла нелегкая задача, исходя из его содержания, наметить план поисков. Я медлила с изучением бумаг, памятуя о том, что меня потрясло в нем обилие цифр. С детства цифры производили на меня гнетущее впечатление, а большое скопление цифр на одном листе бумаге парализовало мои мыслительные способности и требовало от меня исключительного умственного напряжения. Мне, вероятно, легче было бы прочитать что-нибудь со словарем на совершенно незнакомом языке, нежели выудить из цифр необходимую информацию. Я зажмурилась и развернула папку. Выдохнув, я осторожно открыла глаза и принялась сосредоточенно читать. Первые несколько страниц привели меня в полное замешательство. Я с удивлением обнаружила, что держу в руках подробную бухгалтерскую справку о Колиных доходах и расходах за все его годы работы на фирме. Из документа следовало, что в расходах фигурировала одна и та же небольшая сумма, видимо, установленная самим Колей себе в качестве зарплаты. Остальные деньги он вновь пускал в оборот фирмы. Изучение этих страниц не вызывало сомнений: все эти годы Коля не просто зарабатывал, а целенаправленно сколачивал капитал. Далее Коля приводил сумму, которую намеревался использовать для ведения раскопок Тартесса, оставляя при этом значительную часть денег на фирме.

Только я начала втягиваться в эту магию чисел, понимать их потаенный смысл, как принесли ланч, и мне пришлось отложить изучение Колиных действий непосредственно в Испании. Вместе с перевариванием пищи я переваривала полученную мной информацию.

Испанский отчет открывали сведения о цене на билеты, визы, о расходах в аэропорту, о стоимости подарков испанским друзьям. Я не верила своим глазам. Коля, мой неисправимый роман-тик, грезивший о цивилизации, чье существование скорее иллюзорно, чем реально, мой милый Николай с дотошностью и скрупулезностью истинного бухгалтера и с навыками опытного жмота высчитывал и заносил в кондуит каждую истраченную копейку. Я на мгновенье прервала чтение, пытаясь унять свое негодование, граничившее с восхищением и завистью.

Согласно документу, Коля и Людмила пробыли в Кадисе у Карлоса и Анхелес всего два дня, что собственно и составило их отдых, а затем отправились на несколько дней в Мадрид. Там предоставив жене свободу в знакомстве с достопримечательностями столицы, Коля провел ряд встреч с испанскими археологами. Из отчета я поняла, что с ними он делился своими намерениями и советовался по вопросу о дальнейших своих действиях. Была даже приложена приблизительная смета на ведение раскопок из расчета сезонных работ в течение трех месяцев. Далее приводилась итоговая сумма расходов за время пребывания в Мадриде, затем они переехали в Севилью, откуда Людмила вернулась в Кадис, а Николай после встреч с севильскими учеными в течение нескольких дней путешествовал по Андалусии. Эта информация подкреплялась подробными расчетами расходов. Наконец, Коля возвратился в Кадис. Завершался отчет новой примерной сметой, по всей вероятности, составленной в результате его встреч и поездок.

Мне стало ясно из всего документа лишь то, что я должна встретиться с людьми, с которыми общался мой брат, причем в той же последовательности. Я составила список с их адресами и телефонами, так скрупулезно указанными братом в отчете. Не сообщалось там лишь самое главное — подробное содержание их бесед.

Я закрыла папку и минут десять отдыхала от испещренной цифрами информации, в то же время оставляя ее как бы отлежаться, в надежде на какие-то новые неожиданные идеи по поводу предстоящего мне расследования. Да-да, именно расследования, иначе это предприятие назвать нельзя. Я не переставала удивляться тому, как сочетались в моем брате возвышенный полет романтической души и совершенная трезвость бухгалтерского ума. Я осознала, что последнее стало частью романтики, неотъемлемым условием достижения с детства поставленной цели. «Хорошо, если для того, чтобы найти Атлантиду, нужно стать счетоводом, я им стану, — вероятно, рассуждал Николай. — Если понадобится для этого стать ассенизатором, значит, буду ассенизатором». Я снова испытала неизъяснимую гордость за брата, сменившуюся беспредельной тоской.

Однако я пока не была бухгалтером, а романтик во мне утомился от обилия закодированной в числах информации, и я вспомнила о другом сокровище, сокрытом в моей ручной клади. Я извлекла папку с рукописью и бережно открыла ее. Заголовок гласил: «Житие и деяния Святогора». Будучи рожденной под знаком Близнецов, я, конечно же, не удержалась и заглянула в конец манускрипта, где значилось:

«Писано сие в лето 6532 от Сотворения мира во граде Новгороде дружинником князя Яро-слава Владимировича, боярином Святогором». Сладко защемило сердце от этакой древности, и я вернулась к началу рукописи:

«Я, нареченный русским именем Святогор, в крещении Илия, решил поведать историю жития моего, богатого событиями чудными и приключениями, удивления достойными. Жизнеописание мое я пишу на языках, близких сердцу моему. Язык русских княжичей — язык родины моей. Язык андалузских эмиров — язык познаний и помыслов моих. Язык страны христианских замков — язык моих друзей и врагов».

Подобное вступление ошеломило меня изысканностью слога и загадочной возвышенностью смысла. Насколько отличался этот документ от только что изученного мной отчета.

«Я, Сварожич по происхождению, Даждьбожий внук и Перу-нов воин, крещеный в христианской вере, постигший веру пророка Мохаммеда и знакомый с верой христиан страны заходящего солнца, обрел многие знания и рассуждения свободные…»

Боже, да он философ, этот таинственный Святогор! Я хотела продолжить чтение, но объявили, что самолет идет на посадку, что через несколько минут мы приземлимся в аэропорту Барахас, что температура воздуха в испанской столице 28 градусов, а местное время — три часа дня.