— Объясни, — потребовал Крапивин.

— Все просто. Когда меня снес залп стрельцов Федора, я очнулся на одном из дачных участков под Тулой, в две тысячи пятом году. Как раз в том месте, где меня сразил залп в том мире. Ну, а сейчас мы под Смоленском, тоже в нашем мире. Оказалось, что после смерти там нас просто выбрасывает в свой мир. Все ранения, полученные в том мире, исчезают. У тебя, кстати, даже шрам на брови прошел, который ты под Троице-Сергиев монастырем заработал. Вот так-то.

— Так что, мы вернулись в свой мир?

— Слава богу, не навсегда. Алексеев оказался на редкость толковым мужиком. Он следил за мной. А когда узнал, что я исчез, сразу предположил, что меня выбросило в наш мир. Впервые мы заподозрили, что так происходит, уже после того как «испарился» труп Селиванова.

— Так значит, этот подонок жив?

— Увы, такие люди бессмертны, — усмехнулся Басов. — Так вот, Алексеев нашел меня там, и мы вместе перешли в мой любимый тысяча девятьсот двенадцатый год. Попытка же вернуться в тысяча шестьсот десятый ничем хорошим не кончилась. Меня снова стали разрывать мушкетные пули, и я очутился в две тысячи пятом. Так что для того мира мы умерли. Попытайся вернуться туда — и ты снова труп. Правда, ненадолго. Но умирать — дело препохабное, это я тебе точно скажу.

— И что теперь?

— Для начала предлагаю убраться отсюда. А то, неровен час, припрется доблестное МВД и начнет требовать документы и проверять нас на предмет связей с чеченскими террористами. Вон там, на опушке леса, «окно».

Крапивин кивнул, и они зашагали прямо через распаханное весеннее поле. Однако, пройдя пару сотен метров, Крапивин вдруг встрепенулся:

— Погоди. А мои ребята, которых убили в первой экспедиции? А Артеменко? А группа прикрытия, которая шла со мной под Киев? Они все погибли в том мире, но вовсе не переместились в наш и не ожили тут.

— На тот момент действовало «окно» между нашим миром и тем, — ответил Басов. — Очевидно, это как-то объединяет миры. Все это надо еще изучать, но иного объяснения у нас нет. Вообще с этой алексеевской машиной столько чудес, что я просто счастлив, что мы закрыли эту треклятую форточку и забрали инженера у генералов и политиков. Еще неизвестно, какие фокусы она способна вытворять. Впрочем, одно мы знаем точно. При отсутствии активного «окна» с нашим родным миром процессы старения в наших телах прекращаются.

— Что?! — Крапивин даже споткнулся на подвернувшейся под ноги кочке.

— Именно. Биологически нам сейчас столько же лет, сколько было, когда мы закрывали «окно» на спецобъекте и похищали Алексеева.

Крапивин тихо присвистнул:

— Интересная картинка получается.

— Очень интересная. Выходит, что мы в любом из десяти, то есть уже из девяти открытых Алексеевым миров можем жить практически до бесконечности. Главное только — не связываться с родным миром. Если нас убьют, то мы всего лишь возрождаемся у себя на родине. Главное, чтобы нашелся кто-то, способный переместить нас в любой из оставшихся в нашем распоряжении миров. Но есть непонятные пока вещи. Сын Чигирева, которого я поместил в другой мир, растет и развивается, как и положено в его возрасте. Я ведь не знал еще об этих вещах, когда посылал его туда. То ли в младенчестве не возникает привязки к своему миру, то ли организм настойчиво требует развития и побеждает те силы, которые тормозят его. Все это надо еще изучать. Алексеев, по крайней мере, с этой работой неплохо справляется, хотя вопросов еще море.

— Он и агентурной работой овладел, — усмехнулся Крапивин. — Явился ко мне в Москве под видом православного монаха и давай уговаривать меня из того мира уйти. Твоя последняя воля, говорит.

— Действительно последняя, — согласился Басов. — Я же и впрямь в том мире умер. Чигиреву он то же самое говорил. Так парень увидел меня целого и невредимого и сразу в крик ударился, что мы его обманули. Насилу угомонили.

— Кстати, с твоих слов Алексеев напророчил мне смерть. Ты что, знал, что меня убьют в этой битве?

— Нет, — покачал головой Басов. — Я думал, тебя убьют во время переворота.