Боуэрс заканчивает свой рассказ характерным замечанием:
«Наша земля даже в наихудших своих проявлениях подходящее место для жизни».
Пристли записал в дневнике:
«Случись Данте увидеть наше судно в бедственном положении, он бы, наверное, добавил ещё один круг ада, хотя ему было бы очень трудно объяснить, почему души умерших не унывают и отпускают солёные шуточки».
Теперь всё свелось к борьбе между водой и людьми, которые пытались с помощью вёдер помешать её поступлению. Но она больше не поднималась в трюмах «Терра-Новы» так высоко, как в пятницу, когда чуть не затопило топки, и нам было приказано вооружиться тремя железными вёдрами и заняться этим мерзким делом — вычерпыванием. Оно между тем не было предусмотрено судостроителями — по двум железным трапам между машинным отделением и палубой мог пройти лишь один человек туда или обратно. Поэтому не было смысла использовать больше трёх вёдер — мы бы не успевали их быстро передавать, опорожнять через люк и возвращать пустыми обратно. Нас разделили на две двухчасовые смены, которые всю пятницу, и день и ночь, поочерёдно вкалывали с дьявольским усердием.
Вот как описывает всё это Уилсон в своём журнале:
«Было нечто фантастическое в этой работе среди ночной тьмы, под завывания ветра и грохот гигантских валов, каждые несколько минут накрывавших корабль; двигатели не работали, паруса были убраны, а мы все, с ног до головы в машинном масле, стоя в трюмной воде, распеваем шэнти и передаём по цепочке вверх полные вёдра, причём каждый проливает через край немного воды на головы нижестоящих; все уже промокли до нитки, некоторые даже наподобие китайских кули работают совершенно нагими; но вот в тусклом свете двух керосиновых ламп, делавшем тьму только более ощутимой, всё глуше и глуше становятся удары о днище волн, бросающих судно с боку на бок, как мокрое беспомощное бревно, и всякий раз заставляющих нырять под воду планшир его наветренного борта.
В тот чёрный час пятницы, когда мы поняли, что огни в топках придётся потушить, когда ни один насос не действовал, фальшборт разнесло в щепки, ящики с керосином всплывали и падали за борт, один момент был совсем ужасный: со шкафута, где люди старались спасти ящики с керосином, донёсся крик, что сквозь швы из заднего трюма выбивается дым. Трюм этот, рядом с машинным отделением, был забит углём и брикетным топливом, а поскольку открыть люк и проветрить трюм от скопившегося в нём газа, как это полагается, мешала вода на палубе, все понимали, что пожар вполне возможен. Понимали и то, что потушить его можно лишь открыв все люки и наполнив корабль водой, от чего он затонет. Но через одну-две секунды общее напряжение разрядилось: выяснилось, что это не дым, а пар, поднимающийся от раскалённого угля с днища трюма…»[52]
Тем временем несколько человек во спасение наших жизней пробивали две переборки, чтобы проникнуть к всасывающим отверстиям помп. Одна переборка была металлическая, другая — деревянная.
Скотт тогда написал:
«Мы далеко не миновали опасности, но у нас загорелась надежда. Да и как я мог не надеяться, видя такое удивительное усердие всей команды. Офицеры и матросы пели за своей тяжёлой работой{43}… ни один не утратил бодрости духа. Ночью утонула одна собака; одна лошадь околела, и ещё двум очень худо; вероятно, лишимся и их. Волной иногда уносит собаку, и её спасает только цепь. Мирз с помощниками беспрестанно спасают то одну, то другую от грозящего им удушья и стараются получше укрыть их, — задача почти безнадёжная. Одну бедняжку так и нашли задушенною; другую унесло с такой силой, что цепь порвалась, и она исчезла за бортом, но следующая волна каким-то чудом принесла её обратно, и собака теперь совершенно здорова. Шторм взял с нас тяжёлую дань, но я чувствую, что всё кончится хорошо: если только мы справимся с водою. Ещё одну собаку унесло за борт. Увы! Слава Богу, шторм слабеет. Волны всё ещё высятся горами, но судно уже не так бросает»[53].
В отысканной мною записи о самых больших волнах их высота определяется в 36 футов. Такие волны наблюдал сэр Джемс Росс на севере Атлантики[54].
Второго декабря в нашем судовом журнале появилась запись:
«
Не каждый день нашего путешествия ознаменовывался чрезвычайными происшествиями, но и нельзя сказать, что всё шло без сучка, без задоринки.
«Ночью меня очень беспокоила качка. Судно ныряло, беспорядочное волнение кидало его резкими, короткими движениями. При каждом броске мысли мои обращались к нашим бедным лошадям. Они сегодня чувствуют себя как будто недурно; но понятно, что постепенно теряют силы. Так и хочется, чтобы судно больше не качало и чтобы они хорошенько отдохнули. Бедные, терпеливые создания! Невольно спрашиваешь себя, надолго ли они сохраняют память о претерпеваемых страданиях. Животные часто помнят места и условия, в которых они терпели бедствия или испытывали боль. Помнят ли они такие обстоятельства, которые производят на них глубокое впечатление страха или внезапной боли, сглаживается ли у них воспоминание о длительных, тяжёлых переживаниях? Кто скажет? Было бы великим благодеянием природы, если бы у них изгладилась память об этих неделях медленной, но неизбежной пытки»[55].
Седьмого декабря, находясь в полдень на 61°22′ ю. ш., 179°56′ з. д., мы заметили далеко на западе первый айсберг, время от времени вспыхивавший в лучах солнца. На следующий день показались ещё два айсберга, а 9 декабря в 6.22 утра, местоположение в полдень 65°8′ ю. ш., 177°41′ з. д., Ренник увидел по курсу корабля паковый лёд{44}. Весь этот день мы шли мимо айсбергов и полос льда. Воздух был сухой, бодрящий, море — спокойное, солнце, освещавшее ледяные острова, придавало им необычайную красоту. И вдруг — бац! — мы врезались в первую большую льдину и оказались в окружении пака.
«Небо сегодня удивительное. Облака всевозможных форм, в разнообразных условиях света и тени. Солнце беспрестанно выглядывало из-за облаков, временами ярко освещая то ледяное поле, то вздымающийся отвесной ледяной стеной айсберг, то клочок морской лазури. Солнечное сияние и тени весь день сменяли друг друга. Вечером очень мало зыби и судно идёт без качки, на ровном киле, спокойно; изредка только получается толчок, когда оно наткнётся на льдину.
Трудно передать чувство облегчения при таком спокойном ходе после недавних бурных дней. Облегчение, ощущаемое лошадьми, можно только вообразить; собаки же заметно повеселели и порезвели, так же как и люди; плавание обещает сойти благополучно, невзирая на грозящие задержки»[56].
Мы повстречали пак ближе к северу, чем все остальные суда.