Семья из женщин

Если оставить в стороне призраки моего дома, то мое детство в целом было славным и веселым. Оно имело множество оттенков и было наполнено разнообразными красками, запахами, вкусами и музыкой. Моя семья была необычайно творческой. Иметь четырех старших сестер было все равно, что иметь четырех учительниц для меня одной. В нашей семье было много женщин, один отец, две или три собачки породы чихуахуа и множество призраков.

У трех из моих сестер было пять-семь имен. Вот например, Ана Сесилия Луиса Габриэла Фернанда, которую мы звали просто Габи, или Эрнестина Леопольдина Амада Ахеда Кристина Клементина Патрисия, проще говоря Тити. Рядом с такими именитыми сестрами, у каждой из которых был свой собственный, отличный от других, характер, я чувствовала себя избалованной малышкой.

Когда наша семья была в полном составе — я имею в виду до смерти отца и до замужества моих сестер — в доме всегда было очень шумно: музыка разных стилей, повсюду косметика, одежда на разные вкусы и комнаты, всегда наполненные людьми. Папе нравилось слушать классическую музыку Баха, Бетховена, Вивальди, Моцарта, Шуберта; гармония этой музыки наполняла душу неземными, заоблачными, райскими ощущениями. И вдруг внезапно дом наполнялся характерными голосами Чавелы Варгас, Хорхе Негрете, Педро Варгаса или Хулио Иглесиаса[14], под чьи песни от «Гвендолин» до «Я брошу твой платок в реку» мы проводили порой вечера. Это не имело ничего общего с мамой, которая успешно сочетала своего любимого артиста, короля рока, Элвиса с Викки Карр и Глорией Ласо[15]. Бабушка слушала такие песни, как «Дверь в мечту» или «Золотая лодка»[16] и свою самую любимую «По-своему» в исполнении Рафаэля. Помимо всего этого, что тогда говорить о моих сестрах, устраивавших дома дискотеку. Целыми днями они крутили Барри Уайта, Глорию Гейнор, «Rolling Stones», Дайану Росс, «Earth Wind & Fire», постоянно чередующихся с Сандро де Америка, Роберто Карлосом, Палито Ортега, Камило Сесто, Сесаром Коста, Энрике Гусманом, Альберто Васкесом[17]. Моей сестре Федерике нравились Виолета Парра, Мерседес Соса[18] и разные исполнители песен новой волны протестной направленности, которые, естественно, не нравились отцу. Но, для меня стало открытием, когда в один из моих дней рождения папа отвел меня в одно место под названием «Гитарный кабачок» посмотреть на певцов с гитарой в руках, исполняющих вживую песни на социально значимые темы. Своими песнями они внесли революционный поворот в тогдашнюю молодежную культуру. Я сидела со своим прохладительным, глядя на стоящих напротив меня людей, которые вгоняли нас в дрожь тем, что говорили посредством музыки. Эта музыка покорила меня, и именно там во мне зародилось глубочайшее желание делать то же самое. С этого момента я начала мечтать о том, чтобы стоять напротив людей, которые чувствовали бы то, о чем я им пела, составляя с музыкой единое целое… То, что почувствовала в тот миг семилетняя девочка, так глубоко отпечаталось в моей душе, что, спустя многие годы, стоя перед публикой, я могу единодушно разделить с ними то особенное мгновение. Именно там я поняла, вот оно мое… вот оно — то, чем я хотела бы заниматься.

С того дня и по сегодняшний мне очень нравится ходить в фирменный ресторан «Санборн» в Мозаичном доме, что расположен в центре города. Там шумно и всё в движении, слышны звон бокалов и громкие разговоры… Все это напоминает мне сумятицу и беготню в моем доме, когда в нем еще жили мои сестры. Имея пятерых «мам» — четырех сестер и маму — и еще отца, мне было сложно представить, что мы с мамой останемся одни.

Само собой разумеется, позже так и случилось. По мере того как проходило время, наш всегда многолюдный дом постепенно пустел. Первой в самостоятельное плавание направилась моя сестра Лаура. Она уже жила в районе Поланко, полностью посвятив себя артистической карьере. Следующей была Федерика, она вышла замуж и переехала жить к супругу. Потом, в год смерти папы, вышла замуж Эрнестина и уехала в Париж. Из детей в доме остались только мы с Габи. Нам было очень хорошо с ней, мы вместе играли и разговаривали. Она вышла замуж последней, и многое в своей жизни я разделила именно с ней. И по сию пору мы с ней очень дружны и близки. Она баловала меня, покупая мою любимую еду, готовила какие-то блюда из сыра, пюре, воздушную кукурузу и другие «перекусы», а потом мы вдвоем устраивались на маминой кровати и смотрели телевизор. Она была моей подругой, моей поверенной, сообщницей, сестрой, словом, замечательным товарищем во всех смыслах этого слова. Габи вышла замуж, когда мне было восемь лет, и вот тогда я и вправду почувствовала себя одинокой. Все сестры разбежались и, начиная с этого момента, я росла практически в одиночестве. В доме остались только мама, бабушка и я, последний и теперь уже единственный маленький ребенок в семье. Иногда я встречалась с племянником Кесалем. Он был мне как младший братишка. Когда мне приходила в голову какая-нибудь шалость, я использовала Кесаля для ее осуществления. Он и по сей день вспоминает об этих моих проказах!

Для мамы это были нелегкие времена — мало того, что рядом с ней уже не было всех ее дочерей, она вдобавок осталась еще и без мужа, который, как и в любой другой латиноамериканской семье того времени, был материальной и духовной опорой семьи. Но, несмотря на все трудности, мама смогла с честью выйти из этой непростой ситуации. Говоря образным языком, из кислых лимонов, подброшенных жизнью, она приготовила вкусный лимонад. Однажды она оправилась от боли, вызванной потерей моего отца. Набравшись душевных сил из самых глубин своего естества, она вдруг превратилась в совершенно другую женщину, готовую ковать свое будущее. Как-то утром, проведя в трауре без малого два года, она встала и сказала самой себе: «А вот теперь я могу жить так, как хотела всегда». Сказано — сделано, так она и поступила.

До этого дня она была только матерью, поварихой, домохозяйкой, прислугой при отце. Она готовила, гладила белье, она была полновластной хозяйкой всего дома, но нереализовавшей себя женщиной. Мама была классическим образцом древности, выполняя всю работу по дому, которую могла выполнять прислуга, но для нее было важным сделать эту работу самой, без помощи домработниц. Она стремилась к тому, чтобы быть полезной. Она до блеска натирала фирменным «джонсоновским» воском черные мраморные плитки пола в гостиной, ползая на коленях. Сначала она наносила воск на пол, давая ему подсохнуть, а потом натирала так, чтобы отец, придя домой с работы, мог в полу, как в зеркале, увидеть свое отражение. Каждый день она готовила для всех разные блюда — для детей, для отца, порой, для себя. Ей было только сорок, когда она овдовела.

Мама

Моя мама была необычайно сильной женщиной с очень властным характером. Как многие женщины она реализовала свои управленческие познания дома. Она все организовывала, всем распоряжалась, все распределяла, словом, вела экономику семейного очага с пятью детьми, когда ей самой было чуть больше двадцати пяти. Все это лишь закалило маму, сделав ее характер поистине несгибаемым. И как будто маме было мало быть просто суперхозяйкой в доме, ей удалось реализовать себя, как художника, скульптора, а потом и как импресарио, став менеджером популярной артистки, хотя, начиная путь менеджера, она не знала ровным счетом ничего об артистической среде. Именно у нее я научилась тому, что ты можешь добиться желаемого самоотречением, трудом, добросовестностью и преданностью своему делу. Именно эти четыре значимых вещи я считаю самыми основными в своей теперешней жизни.

С самого раннего детства я была свидетелем ее изнурительно-выматывающего каждодневного труда, нескончаемых дел по дому, не приносящих никакого удовольствия. Я увидела, что только после сорока мама смогла начать осуществлять свои задумки, и это заставило меня принять решение не оставлять в стороне мои девичьи мечты. Так что я искала способ самореализоваться как личность, как профессионал. Я ждала встречи с человеком, который заставит меня чувствовать себя уверенной для того, чтобы родить моего первого малыша. Я всегда знала и понимала, что ребенок — это огромная ответственность, это самое прекрасное, что дарит тебе жизнь, и поэтому я хотела быть полностью уверенной в том, что принесу его в этот мир в добрый час и от достойного человека.

Девушки учатся на ошибках своих матерей. Моя мама даже сказала мне: «Доченька, ты только не торопись. Лучше повремени с замужеством, не совершай ошибку, у тебя еще есть время». А потом, когда я уже была замужем, посоветовала: «Подожди с ребенком, наслаждайся своим браком и тем лучшим, что дает тебе твоя профессия». Конечно, потом, став с годами более зрелой, я поняла, что слишком долго ждать не очень хорошо, и не стоит слепо верить всему, что тебе говорят.

Зачастую жизнь преподносит нам самые неожиданные ситуации, каким мы и вправду не можем противостоять — смерть, болезни. В моем случае так пришла известность. Теперь я понимаю, что будучи малышкой, приобрела богатый опыт; жизненные трудности и неурядицы закалили меня. Я должна была пройти через все эти невзгоды, чтобы стать такой, какая я есть. Я должна была потерять своего кумира, моего отца, стать известной, будучи подростком, постоянно находиться под пристальным, неусыпным оком публики, заметившей молоденькую девушку, которая всегда старалась быть «совершенной».

Пройдя через все это, я многому научилась. Научиться говорить «нет», когда это необходимо, когда что-то тебе не нравится, даже если это доставляет удовольствие тому, кого ты любишь — вот лучший урок, полученный мной от жизни. Я научилась прислушиваться к себе, слышать свой внутренний голос, когда он спрашивает меня: «Ну и на кого ты хочешь произвести впечатление на этот раз? Что еще ты хочешь от жизни? Что еще тебе нужно и зачем? Кому это нужно?… Им?… или ТЕБЕ?»

Все мы переживаем моменты, когда нам что-то неясно, когда в голове путаница, когда тебе советуют, подсказывают что-то или же нет. Это нормально и объяснимо, что даже добродетель время от времени забавляется. Все мы люди, живые существа, а не роботы. Но вот что прекрасно и просто восхитительно, так это найти свою золотую середину, обрести равновесие в жизни. Это очень трудно, но не невозможно.

Я должна была столкнуться еще с одной ситуацией, из которой извлекла второй важный жизненный урок. Его мне пришлось запомнить против воли, сразу и невзирая ни на что. В детстве я была большой фантазеркой. Я выдумывала игры, игрушки, сочиняла истории. Несколько часов я проводила в полном одиночестве, когда мама уходила к Эсмеральде, в школу искусств, где она училась. Когда я возвращалась из школы, дома никого не было. Я была одна и давала полную свободу своей фантазии. Во мне открывалось творческое начало, и я становилась большой выдумщицей и мечтательницей. Я с трудом отличала вымысел от реальности, возможно потому, что мечтать для меня было лучше, чем чувствовать свое одиночество.

Был один случай, оставивший глубокий след в моей душе. Мне было где-то около семи лет, когда одна из моих двоюродных сестренок попросила меня пойти с ней во двор ее дома, где играли все дети нашего квартала. Во дворе несколько ребят нашего возраста водили хоровод, играя в «кружок Святого Михаила»[19], и один из тех, кто постарше, не дал мне играть вместе с ними. Он сказал: «А эту мы не возьмем, у нее совсем недавно умер отец… Нечего ей играть с нами!» Другие дети начали смеяться надо мной, они ходили вокруг меня, весело припевая: «Вот девчонка, у которой нет отца! Вот девчонка, у которой нет отца!» Я не понимала ни того, что происходило, ни того, что чувствовала в тот момент. Я знаю только то, что думала, не переставая: «Как они могут быть так жестоки ко мне? Как они могут быть такими злыми?» Я думала и думала об этом, и не могла остановиться. Впервые я почувствовала сильную боль где-то в области желудка, будто в меня вонзили нож, и где-то там, внутри, рыдала моя душа. Это была моя первая встреча лицом к лицу с подлостью, людской злобой и ядом,… исходящими от нескольких ребят. Конечно же, дети не имели представления о той боли, которую можно причинить другому ребенку, но для меня это был безусловно мучительный момент. Однако, несколько лет спустя, когда я выпустила свой первый сольный альбом, я в полной мере испытала на себе, что представляет собой самая что ни на есть настоящая, неприкрытая жестокость.

Очень тяжело взрослеть в раннем возрасте. У меня не было братишки или сестренки, с кем я могла бы поделиться какими-то вещами, с кем могла бы поиграть или подраться, и я превратилась в очень замкнутую девочку. Кроме того, вокруг меня все будто изменилось. После смерти папы, мама начала расцветать. Ее будто с цепи спустили, ведь до этого она жила, можно сказать, в заточении, что не имело ничего общего с ее настоящими желаниями. Думаю, что если бы была возможность начать все заново, мама вышла бы замуж не раньше сорока. Вполне возможно, у нее и детей не было бы. Мама не была женщиной, обремененной условностями, но долгое время она прожила среди идей моей бабушки о том, какой должна быть женщина, и того, что навязывалось в ту пору мексиканским «высшим светом». По правде говоря, мама была мало похожа на принцессу, скорее, она была Золушкой; она даже не замечала, что происходит вокруг. Я твердо уверена в том, что ее послушание и та линия поведения, которую она вынуждена была принять уже в первые годы жизни, пробудили в ней хищника, каким она была до самого конца. Остановить маму не мог никто, и особенно, мужчина!

Каким бы известным и выдающимся ни был мой отец, он вовсе не был сказочным принцем на белом коне. Папа был тяжелым человеком, зацикленном на собственном мироощущении. Он все время удерживал маму, не отпускал ее от себя, не давая ей реализоваться как личности, возможно потому, что она была очень красива. Любой, кто ее увидел, подумал бы, что она принадлежит эре «золотого кинематографа» или что-то в этом роде. Мамина красота была ослепительной, и отец умирал от ревности от одной лишь мысли о том, что кто-то мог отнять у него жену. Таким образом, жизнь моей мамы, ее мирок, замыкался в квадрат: дом — рынок, дом — школа, дом — церковь, иногда кино с детьми, и снова дом. Отец четко отслеживал время, затраченное мамой на переход из одного места в другое. Сейчас все это видится мне в нездоровом свете. Разумеется, мама сильно переживала из-за смерти отца, но вместе с тем она почувствовала облегчение и свободу. Она осознала, что там, снаружи дома, существовало что-то, о чем она не могла узнать раньше. Что-то такое, к чему у нее не было доступа, бог знает, почему.