Нет, увольте…

Да, возможно, я не настоящий советский человек, но заведомо идиотские поступки совершать не буду. Такой вариант развития событий возможен лишь тогда, когда другого выхода не будет. Когда останется только сдохнуть… А пока время терпит… Опять же каждый день работает на меня. Вот окрепну окончательно, тогда и посмотрим. Кстати, своими соображениями я ни с кем не делился. А Рудика, подкатывающего с гнилыми базарами по теме, послал раз и окончательно, пригрозив свернуть шею.

Не то чтобы я не доверяю сокамерникам, «наседок» среди них нет и не может быть. Вычисляется это очень элементарно. Просто я совершенно точно знаю, насколько человек слабое существо. Подлое, безмозглое в определенных случаях и мерзкое существо, и я, скорее всего, тоже не исключение. Когда начнут у того же Хацкевича и Губайдуллина, не говоря уже о Звонковском, ногти рвать и встанет перед ними простенькая дилемма: сдохнуть в мучениях или рассказать о моих планах дяденьке с добренькими глазами, угадайте с двух раз, как они поступят? Нет, конечно, все может быть, хотя бы в виде исключения, подтверждающего правило, но случаи подобные как раз очень редки. Все колются до самой задницы, все… Надо только правильный подход найти. Как это сделать, очень популярно и доступно мне в училище объяснили на спецлекциях, а во время работы в наркомате и на войне сам закрепил навыки. Так что не испытываю никаких лишних сомнений по поводу стойкости человеческого существа.

Да, приходилось потрошить людишек, стимулируя их желание излить душу… И не стесняюсь я этого ни капельки. Зачем? Враг есть враг… Даже если он ничего пока еще не сделал, а просто подумал. А на войне?.. С войной и так все понятно.

Никогда особо щепетильным и душевно ранимым я не был. С малолетства выживать приходилось. Как-то вот судьбинушка меня покрутила, что с самого детства я познал всю мерзость и грязь жизни.

Родителей своих я не помню… Конечно, порой мелькают некоторые очень смутные воспоминания, к примеру, я совершенно убежден, что моя мать была очень красива, а отец был морским офицером, естественно белогвардейским, но к делу этого, как говорится, не пришьешь. Я даже не пытался ничего разузнать, ибо фамилию мне дали в детдоме, а других исходных данных попросту нет. Почему Ротмистров? А хрен его знает. Надо спросить у картавого уродца в пенсне, заставлявшего детей ходить строем в любую погоду и морившего голодом за малейшую провинность в карцере. Вот такой был у нас в детдоме ублюдочный директор. Плохо кончил товарищ. Помимо своих основных увлечений, Плева, да, вот такая оригинальная у него была фамилия, очень любил маленьких мальчиков и девочек пощупать и нарвался как-то на только что прибывшего симпатичного цыганенка. Тот, недолго думая, вогнал директору припрятанную заточку в пузо, а потом свалил через форточку. Поймали, конечно, и расстреляли за котельной, но Плева сдох в ужасных мучениях.

Назначили нового директора, бывшего матроса Балтийского флота. Товарищ Гаврилов к методике воспитания подходил совсем не оригинально. Он своим пудовым кулаком мог и быка с ног свалить, но детдомовцев бил вполсилы. Любя… И почти всегда за дело. Честно говоря, совсем неплохим дядькой был. При нем кормить стали лучше, ибо он свернул челюсть набок начпроду в первый же день. А поварихой стала его жена, которая воровство на кухне извела подчистую. Правда, норовом тоже отличалась крутым и запросто могла огреть черпаком.

Да, тяжело в детдоме было, порой очень голодно и холодно, да и место свое в стае волчат приходилось выгрызать зубами, но, как ни странно, воспоминания о времени, проведенном в старинном здании с колоннами, у меня очень даже неплохие. Почти нормальным человеком меня там сделали, и я очень благодарен им за это…

В коридоре затопали сапоги и почти сразу брякнули засовы на двери соседней камеры. Потом повели куда-то двух ее обитателей. По шагам понял, что двух. На самом деле ничего трудного, звук шагов почти у всех индивидуален.

– Куда это их? – вскинулся Рудик. – Вроде на сегодня все работы уже закончены. Да и ночь считай на дворе.

– А я почем знаю, Рудька?.. – лениво потянулся на шконке Иваныч. – Мало ли куда. Не забивай голову дурным, давай я тебя лучше в шашки еще пару раз сделаю.

От безделья Иваныч слепил из хлебного мякиша шашки и виртуозно всех в камере в них обыгрывал. С ним уже никто не соглашался играть, ибо рука у белоруса тяжелая и шишки от щелбанов долго не сходят.

– А если началось? – высказал предположение Рудик и сам мертвенно побледнел от такого варианта развития событий.

– Вот же шайтан! – выругался дремавший Камиль. – Вот чего тебе в голову всякая ерунда лезет? Что началось?

– Ну-у, я не знаю… – замялся бывший военфельдшер. – Что-то плохое…

– Все, что плохого с тобой могло случиться, уже случилось, – философски заметил Иваныч.

– А если на опыты потащили? – прошептал Рудик. – Как в блоке «Д»… в Заксенхаузене.

– На хрена тогда нас откармливать, дурак! – зашипел разъяренно Камиль. – Это же перевод продуктов, немцы никогда на это не пойдут. Бережливый народец, мать его ети. Откормить и угробить? Не-ет, немчура от жадности удавится. Опыты можно и на доходягах устраивать. Не кипешуй раньше времени.

– Ну да… – засомневался Рудик. – Вроде верно говоришь…

– То-то же… – хитро улыбнулся Иваныч. – Ты басурманина слушай. Они, татарва казанская-то, народишко умный и хитрый.