Однажды на нашей конспиративной квартире на улице 25-го Октября засорился туалет — дело житейское, — и мы все бегали в общественный, который был неподалеку, в проезде рядом с гостиницей «Метрополь». Шикарный туалет, весь в зеркалах, всегда полон людьми, особенно вечерами и ночью. Это было примерно за месяц до моих родов, и я, предупредив ребят, что иду туда, выскочила без документов. Прибежала, заняла очередь в кабинку, женщин полно, не протолкнуться, а ведь надо и руки помыть, там тоже народ. Но никто не выходит, только и говорят про облаву, а я выйти не могу: документов нет. В это время к «конспиративке» шел Вадим Казанский и заметил милицию. Заходит в квартиру: «Где Аня?» Ему объяснили. Он увидел на столе мою сумочку, с которой я почти никогда не расставалась, спрашивает, почему я сумочку не взяла. Ему объясняют: выскочила на пять-десять минут. Он быстро развернулся и побежал к туалету, а я стояла уже на выходе. Только я вышла, он схватил меня за руку, сказал милиционерам, что это наш сотрудник, и повел меня на работу, просвещая, что затолкали бы меня в автобус, увезли бы, возможно, за 101-й километр от Москвы: это была облава на проституток. Конечно, меня выпустили бы, но сколько на это ушло бы времени! Об этом случае доложили полковнику Збраилову, и он приказал, чтобы меня провожал в туалет кто-нибудь из сотрудников, а меня отчитал за то, что пошла без документов. Хорошо, что через два дня починили наш туалет, так как было неудобно перед ребятами: мало того, что провожают, да еще и ждут. Я была очень благодарна Вадиму за свое спасение и смогла отплатить ему той же монетой. Когда через несколько лет он случайно выстрелил из своего личного оружия на другой конспиративной квартире, а начальник отделения Соколов спросил у меня, что это было, я ответила, что все в порядке — громыхнуло на улице. Ответ выскочил сам собой, а ребята сказали, что я спасла Вадима от разбирательств.

Мне приходилось работать и с агентурой, особенно когда наши оперативные работники уходили в отпуск. Часть своей агентуры, особенно активной, они передавали на связь мне.

Однажды агент-женщина плакала у меня на груди, объясняясь в любви к Вадиму Казанскому. Пришлось даже провести внутреннее расследование, и выяснилось, что Вадим никаких поводов для этого не давал, он вообще был очень культурным, воспитанным человеком, поэтому и произвел впечатление на своего агента, в особенности по сравнению с ее мужем, грубым и неотесанным, как она сама говорила, майором. Этого агента передали на связь другому оперативному работнику, а Казанского перевели в другой район.

В одном из переулков в центре города находилась гостиница, в которой часто останавливались офицеры, приезжавшие в Москву в командировку. Иван Дмитриевич Сидорин, уходя в отпуск, передал мне на связь старшего администратора ресторана этой гостиницы, агента-женщину «Кармен». Она была видная, эффектная, похожа на цыганку, вся в украшениях. Я встретилась с ней два — три раза, и вдруг она просит пригласить на явку полковника Збраилова. Мы пришли с ним вместе, и «Кармен» сказала Збраилову: «Мне очень нравится ваша сотрудница, но работать с ней я не могу, так как мне стыдно рассказывать ей о своих связях с мужчинами, и я не могу посоветоваться с ней, ложиться ли мне с ними в постель. Когда я ей рассказываю, она то бледнеет, то краснеет». Збраилов посмеялся и ответил, что тоже не может дать ей в этом отношении совета: пусть, мол, решает сама. Но пришлось ему самому продолжать с ней встречаться, пока не вернулся Сидорин. С другими агентами было проще, и я никогда не имела ни одного замечания. Всегда все шло тихо, спокойно.

Я рассказала о ярких примерах, с которыми пришлось столкнуться, а сколько их было! Записи делать запрещалось, а память подводит. Часто делала «установки» на лиц, подобранных для работы в военной контрразведке. Учитывалось все: коммуникабельность, порядочность, эрудиция, честность, физическая подготовка.

Одна из девушек «наружки» вышла замуж за рабочего фабрики «Гознак» и решила устроить его к нам. Уже в отделе кадров фабрики я услышала о своем объекте, что он уходит работать в Смерш, рассказывает всем о деятельности «наружки», и многие на фабрике просят, чтобы он и им помог туда устроиться. Конечно, его в органы не приняли, а жену уволили.

Работал у нас в отделе Вася Чернышев, невысокого роста офицер, хвастун, очень любвеобильный, в разговоре без мата не обходился, так что даже в нашей стенгазете была большая статья «Вася-матерщинник». Однажды к нему приехал из Рязани отец, который, вернувшись домой, всем и каждому рассказывал, что его сын работает в «Смерче». В результате Васю перевели работать в строительные части, и к нам он обратно уже не вернулся.

Сотрудников военной контрразведки кадры проверяли один-два раза в год: интересовались поведением, связями, и не только их, но и членов семей.

Поскольку мы числились в негласном аппарате, в 1942 и начале 1943 года у нас была отдельная поликлиника, свой клуб, нам запрещалось посещать кафе и рестораны, знакомиться с кем-либо на улице или в общественных местах. Мы приходили только на отчетно-выборные партийные собрания Смерша голосовать за Алексея Васильевича Миусова, который несколько лет был секретарем парткома ГУКР, а затем 3-го Главного управления. Нас тогда пускали на балкон, мы были молодые, раскованные, горластые. Когда мы узнавали, что наш Миусов (он являлся заместителем начальника отдела Збраилова) избран, то покидали собрание.

Я очень хорошо ориентировалась в Москве, знала все проходные дворы, сквозные подъезды, ходила и никого не боялась. Если же меня вызывали на задание ночью, то за мной приезжала машина, и шофер провожал меня до нужной квартиры, особенно если этот дом и двор я плохо знала. Во время войны было спокойно, а вот когда в первые месяцы после войны в Москве появилась банда «Черная кошка», то стало немного страшновато ходить по закоулкам, но зато легче собирать сведения: только заикнешься о банде, все тебе рассказывают, поскольку все горели желанием ее уничтожить. Говорили, что Сталин даже не успел узнать о ее существовании, как банду разгромили, а всех участников арестовали и осудили.

Как-то я получила задание на студента, проживающего на одной из дач в Покровском-Стрешневе. Он жил с родителями, дача была частная, домовая книга у хозяина. Дня два ходила вокруг и около дачи, но объект и его родители были очень замкнуты, ни с кем не общались, никто из окружающих их не знал. Попыталась пройти на дачу, но, когда вошла в калитку, ко мне бросился большой пес, пришлось вернуться, ведь я до сих пор боюсь собак. Только узнала, что у них на даче со стороны лесопарка проживает одинокий мужчина, тихий, спокойный, уже немолодой. Он убирает территорию дачи, иногда ходит за картошкой в магазин. Однажды подкараулила его и разговорилась как сотрудник уголовного розыска. Он немного знал соседей, но больше всего рассказал о своих хозяевах. Когда я сказала, что они меня не интересуют, он ответил: «Это ясно, но у них такая захватывающая жизнь, что читаешь биографию моего хозяина, как детектив». Я поинтересовалась, где он читал эту биографию, и он рассказал, что, убирая дачу, увидел в корзинке порванные листы, собрал их, отутюжил и прочитал. Он отдал их мне, сказав, чтобы я потом их уничтожила. Я прочитала все это с большим интересом. Узнала, что хозяин (фамилию его не помню) почти всю жизнь находился на нелегальной работе за рубежом, побывал во многих странах, последние годы жил в Лондоне, где у него была книжная лавка. Женился на англичанке, родился сын, но семья не знала и не догадывалась, кто он. Когда почувствовал, что за ним следят, смог вернуться в Москву. Через некоторое время из Лондона вывезли и его семью, они получили в подарок ту дачу, в которой и проживали. Сын уже вырос, и наши органы стали готовить его на нелегальную работу.

Я написала все, что смогла узнать, и приложила эти листочки биографии. Как мне было жаль этого мальчика, который, возможно, повторит жизнь своего отца! Больше по тому адресу я не появлялась. В том же поселке жила наша фотограф Аня Савельева, но она никого из этой семьи не знала и сказала, что она и ее мама никогда не видели, чтобы кто-то к ним заходил.

А почему я так боюсь собак? Когда была в Магнитогорске, в 1941–1942 годах состоялась перепись населения, и все студенты направлялись по всему городу на перепись. Мне достался спецпоселок, где располагался наш институт. Вхожу в калитку одного дома и с ужасом вижу, что на меня летит большая собака. Я потом только разобрала, что она была на цепи, которая тянулась вдоль забора. Даже не успела понять, как увернулась от нее, но хозяин этого дома выскочил и меня же обвинил, показав на заборе надпись: «Во дворе злая собака». А у меня на уме были только Анатолий, родители, о которых я ежеминутно думала, поэтому ничего вокруг и не замечала. С того времени еще больше боюсь и больших, и маленьких собачек.

Несколько раз мне приходилось бывать на опытном поле Сельскохозяйственной академии, находившемся в районе Лихоборской набережной. Поле было большое, собачек было полно, но сторож успокоил меня, сказав, что они не тронут, на всякий случай порекомендовав набрать с собой маленьких камушков: «Замахнись, они тебя не тронут, но приведут ко мне». Рассказал, как в начале войны немцы сбросили на их поле парашютистов-диверсантов, он помог нашим органам всех их поймать.

Нам, «установщикам», помогали многие жители, так как патриотизм мы впитали в себя, будучи еще октябрятами, пионерами и комсомольцами.

Сейчас иногда думаю, какой, оказывается, я была храброй, что никого в то время не боялась. Знала, что все это делаю для победы нашей Родины. А сейчас вечерами боюсь идти по улицам, переживаю за детей и внуков, если они задерживаются, — такое неспокойное время.

После гибели Анатолия и моей болезни полковник Збраилов предлагал мне перейти в отделение наружной разведки, объясняя это тем, что я всегда буду не одна, а с напарником, и мне будет веселее. Я согласилась, решила посмотреть, что у меня получится. Первым объектом стал начальник гостиницы ЦДКА. Нам передали его под наблюдение, когда он вышел из гостиницы и направился к остановке трамвая. Мы с напарником за ним. Подошел трамвай, все бросились ломиться в его двери, распихивая друг друга. Напарник вошел, а я не смогла. И вдруг чувствую, что меня кто-то приподнял и внес в вагон. Обернулась, а это наш объект. И говорит мне: «Девушка, нельзя стоять и ждать, когда очередь рассосется. Так вы никогда не уедете». Он стал назначать мне свидание, а я вижу, как напарник показывает, чтобы я выходила из трамвая. Я быстро вышла, позвонила с телефона-автомата, чтобы выслали в помощь другого человека, а сама — в отдел, рассказала Леониду Максимовичу, что случилось, он посмеялся: «Первый блин комом. Пойдете во вторую смену».

Во вторую смену я пошла с красивым, высоким парнем. Идем, разговариваем, и вдруг он говорит: «Аня, если на тебя набросится женщина, то ты ее не бойся и не кричи. Это моя жена». Оказывается, он только женился, и жена очень ревновала его, так как частенько встречала его во многих местах Москвы с разными девушками, нашими сотрудницами, и однажды довела его чуть ли не до нашей конспиративной квартиры. Руководство отдела беседовало с ней, но ничего не помогло, пришлось впоследствии его уволить, хотя работник был отличный. После этого при подборе в «наружку» отбирали внешне незаметных ребят.

Работая в «установке», я каждый день встречала наших из «наружки» в трамваях, автобусах и троллейбусах. Они распихивали народ локтями, их толкали, ругались, но они молча проталкивались вперед, чтобы вести объект, так как за потерю или за расшифровку получали взыскания или замечания.

Я все взвесила и отказалась от перехода в отделение наружной разведки: чувствовала, что по своему характеру и поведению не смогу здесь работать, хотя служба там шла год за два. Да и Збраилов сказал, что не хотел бы терять такого прекрасного «установщика».