Но негативные эмоции я питал одинаковые — к обеим сторонам его личности.

— Ну, что будем делать? — спросил я, как только Кай приблизился.

— Ждать, — ответил тот, не глядя ни на кого из нас.

Вдруг, вспомнив что-то, он повернулся к Авелин:

— Почему ты не сказала ей все, как есть? Зачем солгала?

Наша подруга вздохнула, прежде чем ответить:

— Кай, она итак нам не поверила. Если бы я выложила ей всё, она бы уже набирала номер психушки.

— Когда она узнает — будет еще хуже, — мрачно предостерег Фергюссон.

— Если узнает, — так же мрачно ответила Авелин, — Не удивлюсь, если она больше никогда с нами не заговорит.

И я был с ней солидарен. Не представляю, как бы сам отреагировал в подобной ситуации — я был хирургом, а не психологом. Но даже мне было понятно — мы потрясли Давину, и она закрылась от нас. Эх, не так мы действовали. Нельзя здесь так резко бить, нужно было готовить ее, медленно, постепенно. Но нет — мы повелись на поводу у Кая, который был уверен, что Давина сразу поверит и кинется в наши объятия.

Обломались мы. И это еще мягко сказано. Но Фергюссон наших мыслей явно не разделял:

— заговорит. Я знаю её.

— Прости, друг, — хлопнул я его по плечу, — Она уже не та женщина, которую мы знали.

Кай стряхнул мою руку. Этого стоило ожидать — он терпеть не мог прикосновения. Дурацкая фобия, оставшаяся еще с тех времен, когда он вздрагивал от любого постороннего шума. Тогда он напоминал мне побитого волчонка — маленький, загнанный в угол зверь, который скалился и рычал на всех, кто подходил слишком близко.

Сейчас же Кай стал волком — опасным, тем, который мог заморозить любого одним лишь только взглядом. И схорони Один того, кто услышит его рык или вой.

В такие моменты я радовался, что мы — на одной стороне. Ну, кроме тех моментов, когда мы расходились во мнениях. Таких, как сейчас.

— Убеждай себя в этом почаще, док. А я верю в нее. Я видел огонь в ее глазах. Тот же, что и тогда. Это она. Моя Лета.

«Моя». Это слово неприятно резануло мой слух. Он был так уверен в этом. А я…я еще повоюю.