— Заходите на «голого»! На морского! Сразу на «встать»! — кричат болельщики, толпящиеся за спинами играющих. «Голый» — или иногда — «босый» — это карта «пусто–пусто». Кто–то видит её у меня в ладони, подсказывает:

— У тебя «голый»! Заходи с него!

И вдруг хриплый, с придыхом, старческий голос мичмана:

— А-а! Преступнички! Вот, оце я вас захвотограхвировал! Курсант? — ткнул в меня корявым пальцем.

— Курсант Гусаченко!

— Оце на слуху у мени ваша хвамилия. Вы шо? Усё зробилы?

— Так точно, товарищ мичман!

— Який гарный юнак! И шо тильки не адмирал? А як висповидаю, ти бачив першую страницу устава? Шо цэ таке строй? Кажи мени! Мовчишь? Преступничек! Вот я тоби ще раз хвото на память зроблю.

На карандаш старшины роты попали и остальные «козлятники». Спрятав записную книжку в карман кителя, старый сверхсрочник удалился в баталерку, а мы остались сидеть за столом, не зная, то ли продолжать игру, то ли браться за уставы.

— Рота! Становись на вечернюю поверку!

Ну, вот, поиграли!

Загнибородин читает список, безжалостно коверкает фамилии, чем вызывает смех. Хорошо тому, кто в задней шеренге. Уткнётся лицом в спину впереди стоящему и долбит её носом, трясясь от смеха. А каково переднему? Стоит, корчится, терпит. Даже улыбаться не смей! Заметит мичман — «захвотограхвирует». Читает:

— Курсант Кулёмов!

— Куличёв! Я!

Смех, ржачка.

— Педин!

— Лезин я, товарищ мичман!

Опять смех сзади.

— Блохан!

— Блохин! Я!