Заминки старейшин насчет себя Дарник не забыл, поэтому впредь разговаривал с ними уже не столь великодушно, чем прежде. Перегуд был отныне его собственностью, и в этом ни у кого не должно было оставаться сомнений. Поэтому, отринув стеснение, Рыбья Кровь властвовал в Перегуде сурово, не допуская никаких возражений. Назначил вместо совета старейшин своего посадника и только через него вел все переговоры. Не слушая жалоб на грабеж норков, велел собрать обычные подати для короякского князя, обложил городское торжище особой княжеской пошлиной, всех купцов и ремесленников разделил на старых и новых, с разными годовыми поборами, ограничил участки под новые городские и посадские дворища, ввел низкие цены на рабов, чтобы сделать торговлю ими менее выгодной. Его жесткость и требовательность привели к тому, что трех дней не прошло, как при его появлении перегудцы почтительно кланялись и снимали шапки, а распоряжения бросались выполнять с завидной прытью и рвением. Однако их безоговорочная покорность производила на Маланкиного сына тяжелое и неприятное впечатление – крайность в самоуничижении грозила обернуться крайностью бессмысленного бунта, а он терпеть не мог никакие крайности.

Зима заканчивалась, лед на Танаисе покрывался оттепельными лужами, пора было отправляться восвояси, чтобы не быть застигнутым в пути весенней распутицей. Караван набирался достаточно большой, помимо полусотни липовцев и полусотни хлыновско-бежецкого ополчения в него вошли с десяток лучших городских ремесленников с семьями, которых Дарник уговорил перебираться в Липов. Двенадцать саней нагрузили короякскими подымными податями, правда, вместо привычных мехов и меда пришлось довольствоваться льном, пенькой и шерстью. Для семейства Друи тоже выделили трое саней, Рыбья Кровь объяснил, что хочет поселить ее в Корояке, где у него чаще будет возможность с ней встречаться.

Путь до Корояка прошел без особых происшествий. Мелким торговцам из речных городищ, желавшим присоединиться со своим товаром к княжескому обозу, Дарник отвечал отказом, зато охотно принял в войско несколько десятков молодых ополченцев. Всю дорогу его мучил вопрос: как быть с теми гридями, что после поражения Жураня подались в Корояк? Наказывать здесь, в чужом княжестве? Это могло быть воспринято князем Роганом не самым лучшим образом. Везти в Липов и наказывать там или просто навсегда запретить им появляться в Липове? Все разрешилось само собой и самым неожиданным образом.

В трех верстах от Корояка навстречу каравану вышли отступившие жураньцы, уже зная и про бескровную победу князя, и про его управление в Перегуде. Для восемнадцатилетних необстрелянных ополченцев было весьма впечатляющим и запоминающимся зрелищем, как построившиеся ровным прямоугольником пятьдесят вооруженных воинов, признавая свою вину, без всяких слов, с опущенными головами встали на колени в мокрый снег. Да что там ополченцы – в крайней растерянности пребывал и сам князь. Весь караван остановился и замер, не смея вздохнуть раньше Дарника. Не шевелился и Рыбья Кровь, подыскивая и не находя нужных слов. Наконец кое-кто из жураньцев осмелился взглянуть на князя, и Дарник жестом приказал им вставать. Вразнобой они медленно поднялись. Движением руки князь указал им место в общей колонне, которое жураньцы тут же поспешили занять. Никто потом старался не вспоминать ни про это коленопреклонение, ни про свое бегство в Корояк. Главное, что победа над норками одержана, а что при этом случилось, не столь важно.

У посадских ворот Дарника ждала еще одна встреча – сам князь Роган со своими разодетыми тиунами выехал приветствовать перегудского победителя. Кругом толпилось немало и посадских людей. Сотни глаз пристально следили за каждым движением и выражением лица своего недавнего строптивого бойника. Дарник их не разочаровал, все делал с завидной медлительностью и невозмутимостью, что выглядело как выражение крайнего достоинства. Отвечал на приветствия, согласился пожаловать к княжескому столу, как должное принял приглашение разместить в городских гридницах и по купеческим дворищам своих воинов. Заминка вышла, лишь когда он спросил у Рогана, куда направлять сани с собранными перегудскими податями.

– Мы потом это обсудим, – уклонился от прямого ответа короякский князь, и сани с пенькой и шерстью отправились пока на гостиный двор.

Перед тем как попасть на княжеский пир, надо было привести себя в порядок, и Дарник с арсами и Друей поехал на свое старое дворище. Там его ждал приятный сюрприз: полное отсутствие чужих людей. Были только раненые жураньцы, которые объяснили, что по распоряжению Рогана дворище возвращено прежнему владельцу.

– Вот здесь вы теперь и будете жить, – сказал Рыбья Кровь отцу Друи. – Один дом ваш, два других для моих гридей.

– Я никогда не занимался содержанием гостиного двора, – гордо возразил тот.

– Справишься с этим – получишь больше. Если откажетесь, потом всю жизнь будете локти кусать, – заверил упрямого старика Дарник.

– А со мной что будет? – выждав подходящий момент, спросила Друя. – Я не хочу с родичами оставаться.

– Придется, значит, строить для тебя отдельный город, – шутя ответил он.

– Я с тобой в Липов хочу, – не приняв шутки, серьезно потребовала она.

– Если хочешь, чтобы тебя там отравили или порчу навели, то поехали, – не особенно возражал Дарник.

Как следует вымывшись и переодевшись в чистое, он с десятком наиболее благообразных фалерников и десятских направился в княжеские хоромы.

Дворский тиун Рогана в тот день превзошел самого себя: на столах вместе с привычными яствами выставлены были и заморские: вина, восточные сладости, напитки из южных фруктов, даже мороженое. Впрочем, Рыбья Кровь пировал с известной оглядкой, памятуя наказ Фемела, пил и ел только то, что и Роган, и всякий раз напрягался, когда за его спиной проходили слуги, разнося новые блюда. С любопытством разглядывал Дарник присутствующих за столом дочек Рогана. Младшая Всеслава особенно приглянулась ему – стройная, горделивая, с нежным бесстрастным лицом, было интересно представлять, как у нее, такой надменной, может проявляться любовная страсть. За весь пир Всеслава ни разу впрямую не взглянула на него, но Дарника это ничуть не обескуражило – ведь пир ради него и устроен, весь город только о нем и говорит, ну, какая девушка может остаться к этому совершенно равнодушной. Напротив, ее подчеркнутое невнимание свидетельствовало скорее о скрытой симпатии. Ну что ж, в качестве будущей липовской княгини она вполне возможна, как о чем-то очень привычном рассуждал самонадеянный победитель норков.

При ближайшем общении князь Роган оказался на редкость умным и приятным собеседником. Удивила его слишком большая зависимость от дружины, о которой он вдруг заговорил, окольно давая понять, почему не пошел на Перегуд: мол, порой его дружина сама решает, сражаться ей или нет.

– Даже когда в поле напротив тебя стоит чужое войско? – изумленно вопросил Дарник.

– Чужое войско тоже не всегда хочет сражаться, – пояснил короякский князь. – Если сошлись в поле только из-за добычи, то всегда можно договориться и так ее поделить, чтобы всем хватило.

– А если враг хочет захватить твою землю и всех твоих подданных подчинить себе? – стесняясь книжных слов, но все же желая услышать ответ, допытывался Рыбья Кровь.