Отправляясь в горящий город, я так и двигался по его изуродованным улицам — от съемки к съемке. И так день за днем, ночь за ночью водила меня камера по пылающей Одессе, и я действовал от сюжета к сюжету все решительнее, научился видеть и опознавать опасность раньше, чем она на меня навалится.

Последние дни лета были особенно жаркими, и слабый ветерок не в силах был вытеснить удушливую гарь и грязные дымы из горящего города. Всех томила жажда, вода становилась неотвязчивой мечтой каждого. Фашисты захватили водонапорную станцию на Днестре, питавшую Одессу питьевой водой. Воду стали выдавать по карточкам. Над осажденными нависла страшная угроза — погибнуть от жажды.

Раскаленный воздух дрожал от густой канонады. Землю лихорадило от тяжелых взрывов. С обгорелых закопченных руин с шумом осыпался золотисто-желтый ракушечник. Немцы штурмовали Одессу с каждым днем злее и ожесточеннее. Жизнь города и боеспособность оборонительных рубежей всецело зависели от порта. И когда фашисты, выйдя в район Чебанки, начали обстреливать из крупнокалиберной артиллерии порт, снабжение города и его защитников очень осложнилось.

Зная, что в самом городе ведут съемки Марк Трояновский и Соломон Коган, я решил работать исключительно в порту и на морских подступах к Одессе. Дела для меня там было более чем достаточно. Докеры, выгружая из прорвавших блокаду кораблей боеприпасы, непрестанно подвергали себя смертельной опасности. Из порта отправляли на Большую землю и раненых. А эта операция была необычайно трудной и опасной. Приходилось под обстрелом ради спасения жизни раненого рисковать собственной жизнью. Не менее 200 снарядов, не считая авиабомб, попадало на портовые сооружения только днем. На сигналы воздушной тревоги уже никто не реагировал. Многие не покидали место работы сутками, и если человеку удавалось вздремнуть там же, на пирсе, пару часов, то и это, случалось, стоило ему жизни. Ведь при разгрузке боеприпасов нередко взлетали на воздух целые грузовики.

…На рассвете в порту ошвартовался большой транспорт. Началась выгрузка снарядов. Тут же появились «юнкерсы», заработала вражеская артиллерия. Заняв позицию на корме крейсера «Коминтерн», я снимал ход работы в порту, снимал, как юркий «мессер» пикировал на корабли, едва не задевая мачты и поливая их свинцом. Был выведен из строя большой портальный кран. Работы на судне приостановились, а каждая минута была дорога. Примчалась, завывая сиреной, машина с аварийной бригадой. Но прилетел еще один «мессер». Он, видимо, израсходовал весь свой боезапас, атакуя ремонтников, но те не покинули кран. Никто не ушел в укрытие, пока он не был восстановлен.

Артобстрелы все чаще и чаще срывали работы в порту, выводили из строя зенитные расчеты на стоящих у пирса судах. Необходимо было принимать срочные меры для подавления вражеских огневых точек и обнаружения наблюдателей-корректировщиков на противоположном берегу Одесской бухты.

30 августа поступил приказ отправить на разведку торпедный катер. Я начал уговаривать командира взять меня на борт. Но это был совсем небольшой катер с высокой рубкой и двумя торпедами бортового сбрасывания на низкой корме, и командир вполне резонно отрезал:

— Ну куда я вас посажу? Видите ведь, что совершепно негде примоститься. А оставить на берегу кого-либо из команды не имею права. Вы же не согласитесь пристроиться вот здесь! — Он показал мне на узкое пространство между торпедами.

— Соглашусь! Только мпе не за что будет держаться при маневрировании, и я скачусь в море…

— Вот именно… — не дал мне договорить командир и приказал старшине расчехлить торпеды. Они были густо смазаны тавотом, и пристроиться между ними значило быть измазанным и при первом повороте неминуемо оказаться за бортом.

Я заколебался.

— Не расстраивайтесь так, товарищ капитан третьего ранга, сейчас будет полный порядок, — сказал мне старшина, когда командир отошел в сторону по своим делам. Он принес огромный кусок пакли и стал им до блеска вытирать одну из торпед.

— Вот сюда и садитесь.

— А как я на ней удержусь? Может быть, у вас найдется какой-нибудь конец?

— Вы меня не поняли… Садитесь на торпеду верхом, скрестите под ней крепко ноги, и тогда при любом маневре вы никуда не денетесь. Вот сюда, поближе к бугелям.

Действительно, когда я забрался верхом на торпеду, руки мои были совершенно свободны и я мог держать «Аймо» двумя руками без риска вывалиться за борт. В это время подошел командир катера, и я продемонстрировал ему, как без помех буду снимать во все стороны. Он с упреком посмотрел на старшину и сказал:

— Ладно, будь по-вашему… Если окажетесь за бортом, ко мне никаких претензий! А со старшиной я еще поговорю… Вы готовы? Отдать концы!

Мы не отвалили, а отскочили от пирса, и не поплыли — полетели по зеркальной поверхности бухты. Как стрела из туго натянутого лука, катер выскочил из-за одесского мола. Промелькнул и остался далеко позади маяк.

Катер мчался на полном ходу к противоположному берегу залива, в сторону Дофиновки. Недалеко от входа в порт вели огонь по позициям врага два эсминца и лидер «Ташкент», видимо помогая отражать непрерывные атаки фашистов на рубежи морской пехоты. Вокруг огнедышащих кораблей вздымались высокие столбы воды — они сами были под обстрелом.

Я успел снять, как длинные стволы «Ташкента» метали молнии. Выстрелов и гула уносящихся снарядов не было слышно, хотя они и летели над нами: так гулко ревели моторы торпедного катера. Это было хуже канонады, но я к ним привык. Меня охватило необычайно приподнятое настроение. Все тревоги и страхи за исход нашей операции растворились. Увлекшись съемкой, я пи о чем другом не думал.