После я прослушал собственную запись, просто чтобы убить время и не оставаться в тишине. Пока я диктовал, мне казалось, что я рассказывал все как на духу. Но при прослушивании выяснилось, что я все время стонал, кряхтел и кашлял, да и голос будто был не мой, какой-то слабый старик еле пробивался сквозь статику, со своей скучной лекцией. Ужас, никто и не поверит что я погиб тут молодым, все скажут, что я умер стариком.
Где-то на середине записи я понял, что и собственный голос уже не отвлекает меня от боли в ноге. Это уже нельзя терпеть, обезболивающего должно хватать на двенадцать часов, а прошло всего пять с половиной. Жаль, но терпеть я уже не в силах. Поколебавшись еще минут десять, стараясь терпеть боль как можно дольше, я сделал себе инъекцию.
Минус еще один шприц. Еще один препарат использован, и я выкинул ненужное приспособление для инъекций подальше, и он, отскочив от стены, упал в ледовую крошку, я бы очень хотел услышать звук этого падения, сам не знаю почему, но вместо этого – тишина.
Я больше вообще ничего не услышу, кроме своего хрипящего дыхания. Больше не услышу, как капли дождя стучат о козырек веранды у нашего дома, больше никогда не услышу, как вдалеке стартует ракета, оставляя за собой белую полосу на фоне закатного неба. Да и само небо я больше не увижу. Я бы обрадовался, даже если бы увидел темное и неприветливое небо Япета, что уж говорить, о родном земном небе.
Я понял что плачу. Мне вдруг стало даже не страшно, мне стало невыносимо грустно. Я столько всего не сделал. Столько вещей осталось непонятыми мной. Столько простых радостей я не испытал. А теперь я обречен, мне предстоит умереть здесь, где возможно мое тело и останется. Будь проклят этот космос! Будь проклят Япет!
Обезболивающее закончиться, и теперь можно наверняка утверждать, что намного быстрее, чем я предполагал. Вместо положенной недели у меня максимум дня четыре. И то, это пока у меня есть силы терпеть боль, думаю скоро я стану делать инъекции все чаще. И самое печальное, что не только я ошибся в расчетах. Ребята наверху думают, о том, что у меня есть еще куча времени. И не знают, что этого времени у меня уже нет. Для себя в эту секунду я решил, что когда сделаю последний укол, сниму шлем, чтобы не мучиться. Главное чтобы хватило духа. А пока надо сделать то, чего я так и не сделал. Пускай она это услышит хотя бы теперь, поздно, но услышит.
«Кириллов. Личная запись, предназначена только для Риты Кирилловой. Остальные материалы я допускаю к свободной публикации в любых источниках. Эту же запись сохранить приватной. Такова моя воля».
Я немного замялся, после чего хорошенько откашлялся, снова запачкав забрало шлема. И поглубже вдохнув начал:
«Привет, Рит. Это Алекс. Если ты вдруг не в курсе, я сейчас на Япете. Но думаю, мои родители поддерживают с тобой связь, и ты все знаешь. К тому моменту как ты услышишь эти слова, меня уже не будет в живых. Не знаю, доставят ли мое тело на Землю, или смогут извлечь отсюда только мой терминал. Но… Господи что я несу!? Ты и так уже в курсе, что я мертв! Точнее буду мертв, через пару дней. Знаешь, я ведь впервые лежу на смертном одре и могу с уверенностью сказать только одно, все театральные и глубокие прощальные слова – это бред. Только в кино, люди выдают грустный, полный красок монолог. На самом деле все это враки, я лежу и хочу сказать тебе очень многое, настолько многое, что мысли просто разбегаются. Буквы не собираются в предложения, никаких красивых фраз, только обрывки мыслей. Начинаю про одно, а в голове уже что-то совсем иное.
Прости, я сейчас соберусь с мыслями и выдам что-то такое монументальное. Чтобы прямо мурашки по коже пробежали, как положено. Знаешь, тут у меня происходит что-то удивительное. Вот кто бы думал, что лежа в темной пещере, почти без надежды на спасение, я буду вспоминать вовсе не те замечательные деньки на море, что мы провели с тобой, не нашу свадьбу и даже не нашу квартирку. Первым в памяти почему-то всплывает тот игрушечный петух, что сшила твоя сестра и подарила нам на новоселье. Да-да, помнишь его? Тот самый, который сшит из плохой ткани, узор которой делали дальтоники для эпилептиков. Наверно ты уже выкинула его, ты его никогда не любила и все время невзначай пыталась облить кофе и еще как-то испортить, лишь был повод выбросить…
Знаешь, если я выберусь отсюда, то обязательно перенесу следующий контракт. И приеду к тебе в гости. Проведать этого петуха, вдруг ты его еще не выбросила. Мне очень хочется сказать тебе все при личной встрече, но видимо придется сказать все сейчас, пока я еще хотя бы могу ясно мыслить…»
Мы познакомились с Ритой очень давно еще, будучи подростками. Дело было в больнице. Мне было наверно лет тринадцать, ей чуть меньше. Она как раз тогда неудачно упала со снаряда на своей гимнастике и серьезно сломала ногу. Я же тоже занимался спортом – удирал от охранника космодрома, который увидел, как мы перелезли через забор в районе его одноэтажной подсобки, чтобы лучше рассмотреть пуск ракеты.
Кстати, как ни странно именно возле помещения охраны забор космодрома превращался из двухуровневой запретной зоны, закрытой со всех сторон в площадку отделенную от окружающего ландшафта хорошим забором, а от самого космодрома решеткой под током. То есть, преодолев внешний забор и спрятавшись, мы могли лицезреть почти весь космодром, но минус в том, что мы били прямо под носом у охранников. Разумеется, пролезть на сам космодром мы не могли, но попав на сам пятачок, мы видели пуск во всей красе с самых первых секунд. Охранники все время гоняли нас с этого пятачка, ибо режимный объект.
Сейчас я думаю, что если бы мы просто подошли к ним и попросили посмотреть пуск, то они просто провели нас в подсобку и мы смотрели бы пуск в окна, не нарушая никаких законных границ. Но ведь в этом нет самого интересного – экстрима.
И «трагедия» случилась в момент нашего бегства от заметившей нас охраны. Тогда я решил, что лезть через забор, это для слабаков и надумал форсировать его с крыши этой самой подсобки. То есть мы услышали окрик охранника и все рванули к забору, а я в свою очередь к пожарной лестнице на крышу. План был в принципе выполнимый, а вот сам полет немного не задался.
Сказать, что я не долетел, это очень мягко. Я всей своей тушей, со всей своей скорости полета влетел в бетонное ограждение. Как итог: повредил ключицу, сломал пару пальцев и так далее по мелочи.
Мы с Ритой поначалу не особо общались, все-таки она девочка, а я мальчик. Для того возраста такая дружба – табу. Да и лежали мы, разумеется, в разных палатах. Плюс природная неловкость этого нежного возраста в вопросах общения с противоположенным полом. И даже больше, мы с ней не особо учувствовали в первых робких попытках мальчиков и девочек пофлиртовать друг с другом. Рита просто из-за того что была обездвижена, а я потому что представлял собой кровоточащую мумию, и меня побаивались даже медсестры, не то что девочки.
Однако нам обоим предстояло лежать в больнице очень долго. Рита лежала на растяжках и не могла двигаться. А я набрал по совокупности эпизодов такое количество травм, что мне назначили лечебную физкультуру и физиопроцедуры на целый месяц.
Время шло, соседи по палатам менялись, и только Рита, лежащая в соседней палате, была неизменной. Под этим предлогом и подружились. А потом я как-то внезапно влюбился в нее, той самой нежной юношеской влюбленностью. Абсолютной и беспощадной. Ради нее я даже попытался десантироваться из больницы, чтобы купить цветов.
Больницу я покинул благополучно и даже купил заветный букетик Рите, состоящий из еле живых розочек. Но на обратном пути я внезапно осознал, что подоконник третьего этажа оказался несколько более скользким, чем я рассчитывал. Я выполнил сальто назад, и получил награду в виде дополнительного месяца лечения в больнице.