– Нет. Не спешу. Но сидеть здесь сиднем тоже радости никакой. Что мне делать‑то тут?
Есть мудрость в суждениях тех дикарей, которые полагают, что каждая фотография отнимает у них часть души. Они боятся фотоаппарата больше, чем стрелу с отравленным наконечником, а если уберечься от него не удалось, так надо попробовать разбить эту коробочку, куда злые духи заточили осколок твоей души, и убить человека, который сделал это.
Сколько души осталось на трех тысячах метрах пленки, из которой склеили фильм, плюс та, что не вошла в окончательный вариант фильма и оказалась в корзине? Получается, что почти вся. У Шешеля ничего уже и нет. Как же дальше‑то жить? Томчин улизнул от него, почувствовал, наверное, какие мысли овладели Шешелем. Сказал всем, что его нет, а сам заперся у себя в кабинете, повесил ключ на груди, чтобы дверь никто открыть не смог, приложил к ней ухо и прислушивается, как скрепит пол под ногами людей.
Сердце его замирает, когда шаги раздаются слишком близко, но никто к нему в кабинет не стучится, потому что все уже знают о слухе, который сам он и распустил – будто Томчин уехал скандалить в газеты.
Пока Шешель занял пассивную оборону. Надо отыскать пленку, сжечь ее, выпустить душу на свободу.
– Ты плохо выглядишь, – сказал Шагрей.
– Я ухожу, – сказал он, потом оглянулся, боясь, что за ним может кто‑то подслушивать и после этих слов откуда‑нибудь появится Томчин.
– Куда? – спросил Шешель.
Это эпидемия какая‑то. Она охватила всех. Все хотят убежать со студии. Жаль, что он не спросил о том же Спасаломскую. Может, она тоже хочет уйти. Но куда она пойдет?
– Эх, Саша, здесь, конечно, интересно, очень интересно, – мечтательно закатил глаза Шагрей, – но все не настоящее. Не настоящее. Доспехи эти картонные делать всю жизнь, – он вспомнил отряд рыцарей, – а я ведь и настоящие могу.
– Предложили делать настоящие?
– Да. Но попросили никому не рассказывать, а я вот выложил тебе все, – загрустил Шагрей, – плохо. Не умею я секреты держать.
– Шпионом тебе не быть – это точно. Меня не бойся. С иностранными разведками не сотрудничаю. Да не грусти ты, Коля. Все ведь хорошо. Завидую тебе белой завистью. Поздравляю.
– Ты ведь пороги обивал разных ведомств, идеи свои предлагал и никого не убедил. Что же изменилось?
– Не знаю. Чудо какое‑то. Сами меня нашли. Утром сегодня. Буквально разбудили. Условия – фантастика. Но, – он хитро посмотрел на Шешеля, – я тебе сейчас все разболтаю, если не остановлюсь, а дело – государственной важности.
– Лучше не надо. Я плохо буду спать. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Есть у меня подозрения, отчего все так произошло.
– Молчи, – удержал его Шешель, чуть не закрывая ему ладонью рот.
Стоять в коридоре было неудобно, а выйдешь за территорию студии, так Томчина упустишь. Он может приехать в любую минуту и вновь умчаться. Ищи тогда его по всему городу или на завтра разговор откладывай. Но найдешь ли его завтра?
Кто‑то подслушал их разговор. Кто‑то, кто живет на небесах и смеется над всеми их потугами забросить туда же кусок металла, внутри которого заточен человек.