Мораль, этика и нравственность всегда обеспечивали выживание человека. Человек должен ограничивать себя сам, поскольку он свободен от экологической ниши, в которой живут другие виды. А если не сможет — его будут ограничивать последователи теории Мальтуса и созданной им экологической религии посредством порабощения и геноцида — контроля численности и прожорливости человеческого стада. Раба можно убивать законно и без сантиментов — ведь это ликвидация вещи. То, что сам раб не ведает своего состояния, лишь помогает делу. Англосаксонская политическая реализация мальтузианской доктрины практикует убийство как основной метод и предполагает даже убийство России с целью изъятия у русского многонационального народа его жизненных ресурсов. Единственная альтернатива ей — достижение состояния нравственной разумности. Надо не быть стадом.

Кризис Запада, его трагедия, как осознают его западные идеологи и адепты (см., например, Квигли[36]), был окончательно оформлен программой Просвещения, провозгласившего примат Разума над нравственностью. Эту линию продолжил Гегель, а за ним и Маркс. Восстановление единства мысли и этики потребует критики натурализма (убеждения, что существует только данное), ограничения тотального распространения методов и подходов естественных наук к человеку и социуму (чем определена трагедия ХХ века, подготовленная XIX веком) и эстетического ренессанса. Последнее важно в плане преодоления дихотомии как универсального метода и подхода — для синтеза нужны не два элемента, а минимум три. Новая эстетика — это, прежде всего, философия, наука и практика организации, представления о которой были впервые развиты русским философом А. Богдановым, резко осуждённым за это В. Лениным. Синтез, до которого гегелевская/ марксистская диалектика-дихотомия не смогла дойти, — и есть организация.

Сегодня сциентизм, взятый на вооружение современным рабовладением, предполагает уже не просто убийство отдельных индивидов, а последовательную телесную и генетическую разборку человеческого биоида. Так теперь трактуется человеческое тело, бывшее сосудом души и остававшееся телом, только пока душа находилась в нём. Аналитический подход к человеческому телу рассматривает его как мёртвое. Такой подход и делает его мёртвым. О синтезе тут нет и речи. Гендерное расщепление, пропаганда секса (полового контакта без целей воспроизводства человеческого рода) как своего рода наркотической зависимости, программы бездетности и разрушения семьи, идеи постгуманизма, в том числе сращивания человека с машиной и подчинения ей — всё это подготовка идеологии и практики убийства человечества. Россия — препятствие на этом пути. Русский нравственный разум сохранит человека — в этом наша миссия на Земле.

Воспроизводство человека и его носителя — культурного народа — может проектироваться только как сверхдолгий цикл, заведомо недоступный частному планированию. Такое проектирование не может быть ограничено сроком активного периода жизни одного индивида или одного поколения. Вклады в воспроизводство человека альтернативны инвестициям в товарное производство — и даже в инфраструктуру. Последние при капиталистическом способе организации общества и экономики не способны поглощать избыточную энергию народа и не обеспечены ростом рынков сбыта в постколониальных экономиках. Именно государство должно обеспечить воспроизводство человека, развитие его средств и институтов. В этом его главная функция в преодолении цивилизационного кризиса общества, модернизированного капиталом до новой формы рабовладения.

Воспроизводство человека, конечно же, не является естественным природным процессом. Человек рождается, формируется, воспитывается и обучается, вводится в культурно-исторические и духовные измерения системным комплексом общественных институтов и практик. Поэтому следует формировать особую сферу (системное единство, синтез многих процессов) воспроизводства человека, включающую в себя связанные друг с другом процессы образования, здравоохранения, культурного, религиозного и семейного воспитания.

Демографическая проблематика производна от состояния сферы воспроизводства человека. Рождаемость — лишь один из критериев её состояния. В нищих и тёмных социумах дети рождаются в большом количестве. Но это воспроизводство не человека, а человеческого материала, рабов. Дело же в том, кем станут эти дети.

Но и общество новых господ не может воспроизвести само себя. В экономической парадигме потребления и в обществе конкуренции дети и семья не нужны: рождение ребёнка снижает уровень индивидуального потребления. Лучше делать карьеру, больше зарабатывать, ездить во всё лучшие места на всё более дорогих машинах и т. п. Эксплуатация человека через потребление оказалась наиболее сильной формой эксплуатации. Именно потребительское общество изъяло женщину из семьи. Дети перестают быть для неё приоритетом. Поэтому общество потребления не самовоспроизводится: дети там — это избыточная нагрузка. Если дети становятся не более чем поводом для конфликта интересов, то детей и не будет. Для сферы воспроизводства человека детство самоценно — это и есть доступный человечеству рай на земле, который утрачивается человеком с наступлением зрелости. А стать человеком без памяти о рае невозможно.

Следует решительно отказаться от прагматического взгляда на воспроизводство человека. Сегодня этот процесс сам подчинён экономике и обслуживает её. Как следствие, процессы воспроизводства человека конфликтуют с процессами воспроизводства деятельности. С одной стороны, появляются «лишние люди», не включённые в деятельность (раз люди — всего лишь её материал). Для мальтузианства это основание для практики убийства и эксплуатации. С другой — возникает кризис рождаемости, когда в одних регионах она избыточна и дети не получают не только образования, но даже имён и пищи (там детьми торгуют), а в других регионах она дефицитна и ведёт к старению населения.

Развитие сферы расширенного воспроизводства человека — историческая цель существования страны. Цель, которая сама будет превращать все остальные проекты в средства и, соответственно, «оправдывать» их существование. Поскольку именно эта сфера отвечает за воспроизводство жизни, то есть не только экономического, но и до-, вне- и надэкономических факторов существования народа — и человеческого рода как такового.

Нам необходимо перераспределение ресурсов из сферы потребления в сферу воспроизводства человека. Ведь если цивилизационное назначение хозяйства в том, чтобы сделать человека независимым от природной среды обитания, от природы, то назначение экономики как управляющей деятельности по отношению к хозяйству — сделать человека независимым уже от хозяйственной деятельности, создав возможности для других видов деятельности и мышления. Экономика не должна претендовать на всеобщий цивилизационный статус. Другие сферы деятельности — и в первую очередь сфера воспроизводства человека — должны использовать экономику как ресурс.

Однако для этого придётся развить представление о человеке, способном занять положенное ему место в треугольнике отношений «государство — общество — человек». В определённом смысле государство растёт из знания, право — из этики (морали), а человек — из эстетики. Если душа — метафизическая данность человека и человеческого, то эстетика — как способность различения приятного и неприятного — первое, в чём утверждает себя воплощенная душа. Отрицание души как начала, соразмерного обществу и государству, ведёт если не к пренебрежению сферой эстетического, то к её подчинению морали и знанию. В этом было слабое место советского социума. Русские коммунисты, в отличие от западных капиталистов и западных левых, не отказались от морали, а как раз собирались её построить. В этом была их претензия не просто на власть, но именно на трон русской империи, моральный статус которого закрепил, как особое русское достояние, Николай II своей мученической смертью. Но мораль без самостоятельного человека, противостоящего ей автономией своей души, мертва. Человек утверждает эту автономию через полагание прекрасного и отвратительного.

СССР проиграл Западу прежде всего эстетически — поскольку подчинил и практику искусства, и предъявляемые к нему критерии оценки требованиям морали и идеологии (то есть знания). Даже содействуя эстетическому просвещению масс, облегчая им доступ к высшим достижениям мирового искусства, сверх-власть партии настаивала на этих требованиях и избирательно ограничивала публичный доступ к произведениям искусства, оставляя неудовлетворенным эстетическое чувство многих. Запад же искусно воспользовался этим, публикуя, показывая советской публике через свои СМИ, популяризируя «табуированные» советской властью явления искусства, от «Доктора Живаго» до рок-музыки.

Другим проявлением этой «второстепенности» эстетического для советского образа жизни было пренебрежение к эстетике повседневности — красоте массовых бытовых предметов: одежды, мебели и т. п. Их конвейерное тиражирование полностью игнорировало неистребимое стремление человека украсить свою жизнь. На этом фоне красота и разнообразие подобных же предметов западного происхождения, ставшие доступными советской публике в 1960-е, не могли оставить ее равнодушной.

В результате, несмотря на бессчетные шедевры живописи и скульптуры, литературы, музыки, кинематографа и даже высокой моды, созданные советскими «мастерами искусства», в советском массовом сознании утвердился позитивный образ западного мира как «приятного для жизни» вместе со стремлением подражать ему. Так твердыня советского образа жизни была взломана в самом слабом её месте — в «точке эстетического дефицита». В образовавшуюся брешь хлынули в основном не высшие достижения культуры, а продукты маркетизированного поп-арта и прочего «современного искусства», увлекавшие за собой то, ради чего и были созданы, — стихию массового потребления. Фатальные последствия этого для исторической судьбы «Красного Проекта» мы уже обсуждали.

Однако сегодня созданное советским временем эстетическое содержание интегрируется в мировую историю, а вот на Западе происходит эстетическая катастрофа — культы смерти и разложения, ЛГБТ&Co-агрессия, форма складского помещения, навязанная общественным зданиям (включая гипермаркеты, храмы основной религии — потребления).

Теперь нам следует определить, каков тот эстетический элемент, который мы должны унаследовать и вставить в мировую матрицу искусств? Это способность создавать произведения искусства, способные жить собственной жизнью (habent sua fata libelli), порождая в культуре цепную реакцию возникающих откликов, отражений, реминисценций. А главное — способность отличать такие произведения от мёртвых фактов искусства, конвейерно производимых так называемым «современным искусством».