Другой вопрос, сломал ли Петр российский культурный код, которым так озабочены реваншисты, или попросту вернул страну к ее домосковитскому полуевропейскому коду времен Ивана III, который был взломан самодержавной революцией Ивана Грозного 1560-х. Об этом достаточно написано в моей трилогии, первый том которой так и называется: «Европейское столетие России 1480–1560». Здесь этот спор неуместен. Ибо реформы Петра, пусть половинчатые и оставившие подавляющее большинство прозябать в архаической Московии, прижились.
И за какие-нибудь два столетия Россия вдруг превратилась в европейскую КУЛЬТУРНУЮ СВЕРХДЕРЖАВУ. Здесь уместна еще одна цитата из Вейдле, которую я тоже уже приводил: «В том-то и дело, что Мусоргский или Достоевский, Толстой или Соловьев-глубоко русские люди, но в такой же мере они люди Европы. Без Европы их не было бы». Так сложилась вторая, теневая традиция, в глазах мира навсегда связавшая судьбу России с ее
Вот эту контртрадицию, за которую Россию, собственно, и УВАЖАЕТ мир, независимо от того, сильна она или слаба, и обозначил Степашин в своей премьерской речи 1999 года. На нее предложил опереться в тяжелый для страны час, предотвратив тем самым возрождение (или не менее опасную имитацию возрождения) ее безумной воинственной соперницы («пушки»). Похоже, он догадывался, с какой страной имеет дело, как глубоки корни ее имперской ментальности и как опасно эту губительную ментальность разбудить (что, конечно, и сделал Путин, когда Ельцин предпочел его Степашину).
Немудрено, впрочем, было догадаться, когда не умолкали вокруг медные трубы реваншистской пропаганды. Да так, что Ельцину и большинству тогдашней либеральной элиты словно уши заложило. Нет, самые дальновидные: Сергей Юшенков, Борис Немцов, Егор Гайдар, даже Анатолий Чубайс — вступались, как мы помним, за Степашина. Но их не услышали, и роль контртрадиции, которую он отстаивал, так до сей поры, увы, и не поняли. А ведь именно это, как я понимаю, полтора десятилетия спустя имеет в виду м-р Ло, когда говорит об императивности «реконцептуализации традиционных представлений о величии и власти».
Да, Степашин был чиновником, но в ту пору —
Не знаю, возможно ли было «реконцептуализировать» имперские представления, доверь тогда Ельцин президентство Степашину. Знаю лишь, что это стало немыслимо, когда он предпочел ему Путина. А в принципе во флуктуациях культурного кода нет ничего невозможного. Возможны даже коренные изменения самого этого кода.
Проблема культурного кода
Прецеденты есть. Не буду ссылаться на «азиатских тигров»: ни один из них не был в прошлом ни империей, ни великой державой, как Россия. Но Япония была. Традиционно имперская, милитаристская, самурайская страна. А сегодня перед нами — сильная, модернизированная прозападная держава, забывшая о былой агрессивности. Другая страна. Чем это объяснить, как не «реконцептуализацией» культурного кода? И в этом состоит проблема обозревателя «Новой газеты» Владимира Пастухова и предложенной им «национально-освободительной революции». Чтобы нация могла освободить страну от авторитарной власти, сначала нужно освободить нацию от авторитарного культурного кода.
В противном случае она будет считать Навального, по его собственным словам, «парнишкой, который хочет, чтобы Америка поработила Россию» (обратный перевод с английского), а Путиным будет гордиться (хоть сто раз назови его оккупантом), потому что в момент аннексии Крыма он якобы устрашил Америку, пригрозив ей готовностью российских ядерных сил. С таким культурным кодом «национальная революция» никогда не станет освободительной.
Мы знаем, что задача слома культурного кода имеет решение. Самодержец Петр сломал культурный код европейского изгоя Московии, отставшей от современного ей мира, казалось, навсегда. Большевики сломали культурный код традиционно православной России, превратив ее в страну атеистов. Даже первая либеральная волна эту задачу выполнила: коммунистическая страна за одно десятилетие стала антикоммунистической.
Другое дело, что первая волна, по примеру Солженицына, единственным несчастьем России считала коммунизм. Словно в 1917-м завоевал ее марсианский десант, и не из «России, которую мы потеряли» этот самый коммунизм произошел. Увы, первая волна не подозревала (по неизреченной своей наивности) ни о вековой традиции имперского величия, ни об ауре первого лица, ни обо всем роковом и до конца так и не неизжитом наследии самодержавной революции XVI века.
Между тем если в русской истории случился беспрецедентный по масштабу слом культурного кода, от которого страна и сегодня, пять столетий спустя, еще не оправилась, то случился он именно тогда. Представьте, как странно мне было, зная все это, услышать от такого просвещенного человека, как Алексей Кудрин, когда он в публичной беседе с Александром Мамутом среди величайших достоинств России поставил на первое место именно ее культурный код. И никто из публики не спросил: «Какой именно?»
Заключение
Последняя часть «сценарной» главы книги м-ра Ло посвящена, увы, извинениям. Предвидя критику смелого допущения второй либеральной волны в России, он всячески принижает свой завершающий сценарий, отступая на всех фронтах. Да, говорит он, это будет либерализм, но, цитируя знаменитую фразу Дэн Сяопина о «социализме с китайскими характеристиками», добавляет «либерализм с русскими характеристиками». Или «полулиберализм, по мнению многих, в лучшем случае». Более того, «даже при стечении наилучших обстоятельств: просвещенного, прогрессивного режима в Москве, отзывчивой (гезропзАе) администрации в Вашингтоне и вовлеченной Европе, поведение либерального и демократического режима [в России] может не сильно отличаться от поведения администрации Ельцина в первой половине 1990-х» (то есть, напомню, Ы§Ыу еггаНс).
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А как же «перепробован-ность» всех предыдущих режимов? Как же возвращение «потерянного поколения» и формирование новой модернизационной элиты? И главное, как же «реконцептуализация традиционных представлений о величии и власти», другими словами, слом архаического культурного кода, сделавшего возможным все путинские, да и ельцинские, эскапады? Как же, короче говоря, аргументы самого м-ра Ло в пользу второй либеральной волны, которая, поставив, наконец, на первый план модернизацию страны, ВО ВСЕМ должна отличаться от первой?
Это неожиданное отступление, сомнение автора в собственных утверждениях важно для нас главным образом тем, что лучше любых цитат отражает крайне негативное отношение западного экспертного сообщества к самой возможности либеральной модернизации России в обозримом будущем.
М-р Ло страхуется от того самого «ленивого фатализма», который он так убедительно, с моей точки зрения, атаковал в начале своей книги. Похоже, союзников у него там нет. И это возвращает нас к вопросу о предполагаемой дате официального объявления второй либеральной волны.
Если исходить из исторического опыта, начаться она должна через два-три года после окончания диктатуры. Так, по крайней мере, было в случаях Александра II (Николай умер в 1855-м, дениколаизация была объявлена в 1857-м), Хрущева (Сталин умер в 1953-м, десталинизация объявлена в 1956-м) и Горбачева (к власти пришел в 1985-м, гласность объявлена в 1987-м). Мы не можем знать, когда сойдет с беговой дорожки Путин. Допустим, в 2018-м он снова пойдет в президенты. Четвертый срок закончится в 2024-м. Пойдет ли он на пятый? Если да, то дата м-ра Ло приблизительно верна. Если нет, занизил из осторожности.
Вообще-то полтора десятилетия-длинный перегон для одной человеческой жизни. Особенно когда человек на седьмом десятке. Все мы смертны, и все, как говорится, в руце божией. В смысле — случиться может все. Это для Путина. Для России важно лишь то, что, вопреки «ленивому фатализму» западного экспертного сообщества, есть реальный выбор, а значит, есть свет в конце тоннеля.
Глава 9