Книги
Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016
Вот как видел ее в 2000 году Тренин: «С политической, экономической, военной и культурной точки зрения под Евразией традиционно имелись в виду Российская империя, потом СССР» (все стилистические погрешности, естественно, за счет перевода). В принципе, так думает и Дугин. Только, в отличие Дугина, Тренин исходит из того, что в эпоху повсеместного распада империй этой Евразии пришел конец. Дугин копошится, пытаясь склеить расколотую на куски чашу, а Тренин убедительно доказывает, что, говоря словами Пушкина, «это труд и стыд напрасный». Ибо «синонимом Евразии России больше не быть».
Отсюда и центральная проблема России: вместе с евразийской империей она потеряла и свою вековую традиционную идентичность, закрепленную в коллективном подсознании поколений. Нужна ни больше ни меньше новая идентичность. Иначе говоря, новая ниша, новое место в мире. И тут историческая развилка. Тут НАШЕМУ поколению предстоял выбор. Он мог быть европейским, о чем, как мы знаем, мечтали еще Чаадаев и Пушкин (см. главу «Европейский выбор России» в первой книге). Но мог быть и дугинским, евразийским. В последнем случае нашему поколению предстояло, как древним евреям, продолжить свое мучительное путешествие по бесплодной пустыне, и Земля обетованная опять отступила бы, как призрак. С той лишь разницей, что евреи, если верить Библии, путешествовали в пустыне 40 лет, а Россия — уже 400.
Еще и тем осложнялся выбор, что и после распада СССР Россия все еще простирается на 17 млн кв. километров, оставаясь сопоставимой по территории с Соединенными Штатами вместе с Канадой. Хорошо было англичанам. Они тоже потеряли свою вековую империю, но после этого могли вернуться на свой уютный остров. А России пришлось возвращаться в своего рода, географическую сверхдержаву. «И это делает невозможным, — писал Тренин, — как для ее лидеров, так и для населения не считать свою страну великой». При том, что было практически немыслимо совместить это территориальное величие (13 % земной суши) с пренебрежимо малым экономическим весом страны в современном мире (1,6 %). И чтобы преодолеть пропасть, отделяющую Россию от таких экономических гигантов, как США или ЕС, понадобились бы поколения.
Ментальную проблему величия России, порожденную столетиями евразийской идентичности, нужно было как-то решать. Но как? Гигантские размеры России давали очевидную фору Дугину и реваншистам. География работала на них. В том-то и была загвоздка.
Степашин решил проблему так. В первом же своем премьерском заявлении он, как мы помним, сказал: «Величие России должно строиться не на силе, не на пушках, а на культуре, на интеллекте». И это был не просто политический, это был, если хотите, философско-исторический манифест.
Степашин предложил обратиться к традиции России. Нет, не к той, о которой денно и нощно голосят на всех углах реваншисты, не к «гром победы раздавайся!», а к той, что действительно составляет славу России в мире. Нужно ли доказывать, что страна, давшая миру Толстого, Достоевского, Чехова, Мусоргского, Чайковского и Шагала (называю лишь имена, что по сей день гремят в сегодняшнем мире), была, и не так уж давно,
Так, во всяком случае, выглядел европейский выбор постъевразийской идентичности России. Вполне традиционный, согласитесь, выбор и главное, отвечающий ментальному запросу ее населения на величие страны. Культура против географии. Проблема здесь была лишь в том, что для осуществления этого выбора требовались два непременных условия.
Первое, как мы уже знаем, сформулировали философы. «Совершить нечто великое (реформы Петра Великого, поэзия Пушкина) или даже просто значительное Россия могла только при теснейшем взаимодействии с Европой» (В. С. Соловьев). «В том-то и дело, что Мусоргский или Достоевский, Толстой или Соловьев — глубоко русские люди, но в такой же мере они люди Европы. Без Европы их не было бы» (Владимир Вейдле). Второе условие культурного цветения России сформулировал Пушкин. Требовалось для этого, чтобы «правительство шло впереди на поприще образованности и просвещения». Другими словами, освободило природную одаренность народа от оков цензуры и церковного средневековья. А еще лучше — помогало.
Что говорить, бывали в России и такие баснословные времена. Разве «дней Александровых прекрасное начало» не подарило ей золотой век литературы? Какое то было время! Академик Александр Евгеньевич Пресняков захлебывался, рассказывая о нем в поучение своему правительству (в эпоху НЭПа, когда все еще чудилось возможным): «Могло казаться, что процесс европеизации России доходит до крайних своих пределов. Разработка проектов политического преобразования подготовляла переход русского государственного строя к европейским формам государственности; эпоха конгрессов вводила Россию органической частью в “европейский концерт” международных связей, а ее внешнюю политику-в рамки общеевропейской политической системы; конституционное Царство Польское становилось образцом общего переустройства страны».
Ничего удивительного, что в такое время издавалась в Петербурге — по инициативе правительства! — вполне крамольная, с точки зрения православной иерархии, «Библиотека общественного деятеля» (de l’homme publique) Кондорсе. Я не говорю уже об издании классика английского либерализма Иеремии Бентама. Кто не помнит, что пушкинский Онегин «читал Адама Смита» и что, более того, «иная дама читает Смита и Бентама»? Менее известно, что перевод этих книг субсидировался правительством!
Та же история повторилась и во второй половине века после Великой реформы Александра II, в особенности в бытность А. В. Головнина министром народного просвещения в правительстве «молодых реформаторов». И снова удивила мир благодарная русская интеллигенция: ответила на всплеск свободы невиданным расцветом литературы, музыки, живописи.
Я понимаю, как трудно сегодня представить, что чудо, совершившееся в России дважды при самодержавии(!), заметьте, может повториться и в третий раз, тем более в свободной, наконец, стране. И что не просто влюбленная девчонка, а такие умудренные в политике мужи, как Степашин или Тренин, смогут поверить, что было это повторение так возможно, так близко. Но вот поверили же.
«Несогласные»
Далеко не все, однако, в постсоветской элите согласились с выбором Степашина. Многим расставание, говоря словами Тренина, «с традиционной имперской ролью России в Евразии» казалось концом света. В первую очередь, конечно, казалось оно концом света героям этой книги, знаменосцам Русской идеи. Не зря же фигурируют они здесь как реваншисты. Совсем иначе представляли они себе величие России. И вдохновляло их вовсе не то, что удивило мир, не музыка Чайковского (тем более что с их точки зрения он был презренный «пидарас») и не живопись местечкового еврея Шагала, а нечто куда более, по их мнению, судьбоносное: «всемирная миссия России», оказавшаяся под угрозой.
Правда, спроси их, что это за «миссия» такая, ничего кроме как о все той же Евразии не услышишь. Но как бы то ни было, отказались они признать приговор истории, «конец Евразии» представлялся им лишь временной аберрацией, происками мировой закулисы. Пусть англичане-простофили поверили, что отвалилась их необъятная империя сама по себе, не из-за этой самой закулисы. Но «Россия-не Англия», как говаривал Карамзин. Нас на кривой козе не объедешь. Наше географическое величие по-прежнему с нами, а география — это судьба, как учит Дугин.
А что история? Ее можно и по обочине обойти, «ассиметрично»-их любимое выражение. Не счесть ведь российских натуральных богатств: нефти, газа, алмазов да любого сырья. И цены на него высоко стоят на мировом рынке. Оно всегда в дефиците. Если им с умом торговать, то и население подкормить можно, и свой вес в мировой экономике поднять. Другое дело, что идентичность сырьевого придатка развитых стран, в отличие от культурной, плохо вяжется с величием. И такое величие так сказать, удовлетворило бы лишь самых неприхотливых.