– Так и я про то же. Как вы говорите его зовут? Ремер?

В это время из дома вышла женщина лет тридцати пяти-сорока, с небольшим ведерком в руке. Подойдя к автомобилю, она стала протирать стекла. Ротманн направился к ней.

– Простите, это машина господина Ремера? – Женщина испуганно посмотрела на небритого офицера в грязной шинели.

– Да.

– Можем мы его увидеть? Он подвозил нас вчера в Дрездене…

– Да, да, да, – лицо женщины вдруг преобразилось радостным удивлением, – конечно, проходите в дом. Вы те самые господа, что искали улицу Эльфенкенигштрассе? Он рассказывал. Проходите прямо вон туда. Урсула! Папа!

Они прошли через прихожую в открытую дверь просторной комнаты. Это была очень просто, даже по-деревенски обставленная гостиная. Несмотря на некоторый беспорядок, во всем ощущалась заботливая чистота. Осмотревшись, Ротманн увидел сбоку большое зеркало и впервые осознал, как он теперь выглядит. Светло-серая шинель была в отвратительных пятнах черной сажи, белой извести, коричневой глины. Вдоль нижнего обреза тянулись темно-бурые пятна засохшей крови. Вероятно, это была кровь убитого водителя, которого они вытащили из кабины грузовика. Если на фронте с таким внешним видом еще можно было расхаживать, то уж никак не здесь, среди чистеньких занавесок и кружевных скатерок на тумбочках и этажерках.

Сзади скрипнули половицы. Обернувшись, Ротманн с Антоном увидели Ремера. Это был тот самый пожилой таксист. Рост его едва превышал 160 сантиметров. Позади собралось несколько человек, среди которых была и уже знакомая им женщина. Припадая на одну ногу, таксист сделал по направлению к гостям два шага и остановился.

Лицо старика сильно изменилось за эти полтора дня. Оно осунулось, посерело, глаза стали красными и опухшими. Он развел руки в стороны, как бы не зная, что сказать, и переводил взгляд то на Антона, то на Ротманна. Неожиданно старик бросился к Антону и обнял его. Потом он схватил Ротманна за руку и стал трясти.

– Как я рад! Если бы вы знали, как я рад! – говорил он срывающимся голосом. – Если бы не вы… Ведь никто не мог предположить, что они сделают это. Как же они могли…

Он отошел на шаг назад. Внешний вид и смертельная усталость на лицах стоявших перед ним мужчин только сейчас дошли до его сознания.

– Вы там были в эту ночь? – он оглядел шинель Ротманна. – Так. Раздевайтесь немедленно. Эрна, Урсула, живо за работу! Лео, готовь ванную!

Он сам кинулся расстегивать пуговицы на шинели Ротманна, продолжая отдавать приказания домочадцам.

– Сейчас, сейчас. Мои женщины сделают всё в лучшем виде. Снимайте с себя всё – и мыться. Потом будем ужинать, а потом отдыхать. К утру всё высохнет. Я затоплю печь и просушу всё до утра, можете не беспокоиться. А потом отвезу вас куда прикажете…

– Нам вообще-то во Фленсбург, – шутя сказал Ротманн, расстегивая ремень.

Старик серьезно посмотрел на него.

– Дотуда моя старушенция не докатится. Но до ближайшей станции, где вы сможете сесть на поезд, я вас обязательно довезу. Хоть до Лейпцига.

Через час они все сидели за большим столом и Ротманн с Антоном слушали рассказ папаши Ремера. Стол был уставлен едой, приготовленной к Масленице. Антона, который, выпив немного вина и поев, буквально падал со стула, отвели в маленькую комнатку и уложили спать. Не сомкнувший глаз всю предыдущую ночь, но закаленный на фронтах, Ротманн держался бодро. Выбритый и освеженный одеколоном, он сидел в чистой рубахе, принесенной ему Эрной, старшей дочерью Ремера,

Стемнело. Электричества в городе не было уже почти сутки, и на столе зажгли свечи.

– Я ведь сначала не обратил на ваши слова никакого внимания, – рассказывал несколько уже захмелевший хозяин. – Но ближе к вечеру вдруг почувствовал такое необъяснимое беспокойство, что места себе не находил. Стал уговаривать моих поехать сюда. Они ни в какую, мол, завтра праздник и всё такое. Пока не поклялся забрать их утром и привезти назад. Ну вот, значит, отвез их четверых: Эрну, Урсулу, Лео – младшего сына Эрны – и нашу племянницу Анну. Она еще совсем маленькая и уже спит. Что теперь с ее родителями? – он тяжело вздохнул. – Знал бы наверняка, вывез бы всех своих родственников, и дальних, и совсем десятиюродных. Да! Я ведь потом сам-то поехал обратно. Думал переночевать дома. В десять часов подъезжал уже к предместьям. Вдруг началась стрельба. Сирены я оттуда еще не слышал, да и не знаю, была ли она вообще. Остановился, выхожу из машины, что за чудеса! Над городом зажглись огни. Я было подумал, уж не фейерверк ли? Много ярких огней. Высоко. И под ними всё засверкало и запереливалось. Зрелище неописуемое. Как будто миллионы алмазов посыпались на землю. А снизу еще лучи прожекторов. Я так и не понял, что это такое было.