– Здесь кофе, свежий совсем. Выпей пока.
И, сунув ей в руки термос, Марис полез прилаживать трос к машинам. Поставив на капот «вольво» крышку от термоса, Ева налила в неё горячий, дымящийся, вкусно пахнущий напиток и, закрыв термос пробкой, сделала первый глоток.
Кофе был вкусный. Несладкий, натуральный чёрный, без всяких добавок, он бодрил и согревал. И когда Марис вынырнул из-под «гольфа», прицепив к нему свой жёлтый трос, она уже была вполне довольна жизнью.
– Отойди-ка на всякий случай, – Марис показал рукой, куда именно надо отойти, и Ева, прихватив термос, послушно выполнила команду.
Почему-то куда-то девались и злость, и страх. Немногословный Марис внушал уверенность, что будет полный порядок. Особенно если ему не мешать. И Ева спокойно стояла, где велено, и наблюдала, как большой Марис заводит большой «вольво», как медленно натягивается ярко-жёлтый трос, и её машина, красный «гольф», такой маленький рядом с большим пикапом, вздрогнув, начинает катиться назад, назад, и вот уже все четыре колеса стоят на по-прежнему пустой дороге, как будто ничего и не было. А Марис уже отцепляет и складывает в багажник так славно потрудившийся трос.
– Ещё кофе будешь? – вопрос застал Еву врасплох.
Оказывается, она так и стояла всё время, зажав в одной руке термос, в котором булькали остатки кофе, а в другой – пустую уже крышку.
– Нет, нет, спасибо. – Ева заторопилась отдать чужие вещи. – Сколько я вам должна?
– За помощь – ничего, – Марис улыбался до ушей. – А вот за кофе, я, пожалуй, плату возьму. Как насчёт посидеть в кафе после работы? Я сейчас на объект мчусь, а после шести – куда мне подъехать?
Так в жизни Евы появился Марис. Подъехав «после шести» однажды, он так и вошёл в её жизнь. И было понятно, что это – насовсем. Казалось, привычный ход вещей давно устоялся. Однако некоторые события, в результате которых Ева оказалась на хуторе в компании козы и собаки, смешали карты.
Так что именно звук машины подъезжающего Мариса и услышал чуткий Ральф, уже занявший место у входной двери, повизгивающий и молотящий хвостом от нетерпения.
4
Холодное ноябрьское солнце, тем не менее, весело светило в окно, создавая иллюзию лета. Но это был обман чувств – небо было не ярко-голубым, а по-осеннему нежно-прозрачным.
Вставать не хотелось. Большое жаркое тело Мариса сладко согревало бок, и так уютно было лежать свернувшись клубком рядом с любимым мужчиной. Тем более что торопиться, в общем-то, было некуда. Да и тело хотело понежиться в сладкой истоме, оставшейся с ночи.
Марис приехал уже за полночь. Нельзя сказать, что Ева не ожидала его. Более того, она совершенно точно знала, что он приедет. Настолько точно, что бойлер был полон горячей воды, чтобы хватило на двоих.
Правда, сон Еву постепенно сморил, но стараниями Ральфа она проснулась вовремя, чтобы умело изобразить спящую красавицу, едва-едва готовую пробудиться для прекрасного принца. Принц с радостью поддержал игру, и Ева была осыпана поцелуями. Соскучившийся Марис был настойчив и неугомонен. Отказавшись и от ужина, и от душа, он не отрывался от Евы, пока, наконец, они оба не рухнули в полном изнеможении на мягкую перину большой и высокой кровати.
Полежав в полудрёме, оба поняли, что голод – не то, что подождёт до утра, и потянулись в кухню. Где к ним тотчас же присоединился не пропускавший любой возможности подкрепиться Ральф.
И вскоре на столе, накрытом клетчатой клеёнкой, стояли пустые уже тарелки и кружки с остатками травяного чая, а Марис внимательно слушал стосковавшуюся по общению Еву, время от времени кивая, хмыкая и поглаживая её узкую изящную руку.
Потом оказалось, что уже почти светает, и Ральф запросился во двор. А там уже и Дора, услышав, что хозяйка проснулась, требовательно заблеяла, гремя стоящим в хлеву ведром. Намекая, что неплохо бы её подоить.
И пока Ева сжимала торчащие в стороны козьи соски, тугие струи из которых звонко ударяли в стенку ведра, пока загоняла в дом никак не желавшего расстаться с очередным деревом Ральфа, Марис уже вовсю спал, вольготно раскинувшись на постели. Правда, когда Ева, перебравшись через него, устроилась в щели между ним и стеной дома, он, не просыпаясь, сгрёб её большой ручищей так, чтобы чувствовать всю её, и даря ей всего себя.