Укрыв шляпой лицо от утреннего солнца, лежа нагишом на берегу моря животом кверху и широко раскинув руки, десятник Стоян разомлел от удовольствия и под тихий шум прибоя лениво размышлял о перипетиях своей жизни. Ему и шести бойцам, которые разлеглись рядом на песке, стал нравиться этот моцион, как выражался князь Михаил. Они, как только прибыли на остров, сразу же на рассвете и перед закатом (за исключением бойцов, назначенных в караул) стали бегать по два круга от бухты к стройке, заканчивая пробежку купанием сначала в теплом море, а затем под небольшим водопадом холодного, пресного ручья.

Помнится, в прошлом году в это время он даже плавать не умел. И не он один, не умели многие, но когда полковник Бульба загнал их в ров с водой и наказал перебраться на другую сторону… Один парень утонул, но остальным неумелым этого было достаточно, с тех пор все девяносто семь бойцов, сначала помогая друг другу, а затем и самостоятельно, без проблем форсировали ров.

Впрочем, именно в это время год назад в колонне с прочими порабощенными, закованными в цепи жителями некогда мятежных Тырнова и Добруджи их вели на невольничий рынок. Тогда, перед решающим боем, воевода Ангелов, предполагая, каков будет исход битвы, переодел воинов младшей дружины крестьянами и отправил сопровождать и охранять женщин и детей. Некоторые жены защитников Тырновской цитадели стали на стены рядом со своими мужьями и рядом с ними приняли смерть. Среди них были и мама Стояна, и мама Данко и Риты Ангеловых.

Мятеж османы подавили жестоко. Янычары, ворвавшись в горную крепость, в живых никого не оставили. Затем, догнав и захватив обоз, рослых отроков, стариков и малышню порубили. Мальчиков десяти — тринадцати лет отделили и увели для отправки в янычарский корпус. Девочек и девушек до семнадцати лет тоже увезли, а оставшихся женщин три дня насиловали, затем заковали в цепи и по цехину за голову продали перекупщикам рабов. Мужчин — не воинов, а также переодетых крестьянами чудом оставшихся в живых отроков из младшей дружины — заковали в цепи и отправили в рабство.

В его душе тогда ничего не осталось, кроме пустоты и безразличия. Он даже слабо помнил, как покупатель рабов, длинноусый, с выбритой головой и длинным, растущим с макушки чубом дядька, обмахиваясь шляпой, интересовался его грамотностью и знанием счета. Глаза ожили, только когда он потребовал показать ладони и спросил:

— Меч держал в какой, в правой или в левой руке?

— Я обоерукий.

Потом была палуба шхуны, где собрались такие же молодые православные воины, выкупленные из рабства, как и они. Дорога оказалась сытой и спокойной, правда, говорят, еще в самом начале, как только отошли от Кафы, двоим бузотерам пан Иван (так его называли все русы) снял головы, а тела выбросил за борт.

Куда они идут и что должны будут делать, пан Иван объяснил:

— Нам не нужны рабы, нам нужны воины. Поживете годик в гишпанском замке князя Михайлы, там вас приоденем, полную броню кирасира дадим, оружие новое: мечи, пистоли, мушкеты и коней добрых.

О! Глаза ребят загорелись! Да на одну такую броню и за три похода не всегда заработаешь, а здесь и все оружие, и конь добрый.

— А броня, оружие, конь — это насовсем или как? — спросил кто-то.

— Насовсем, только отработать придется. На князе Михайле тяжкий долг висит, кровный, вот и надо будет сходить в Украину да отдать его.

— Слышали! Знаем! — раздались голоса.

Действительно, уже в Кафе ни для кого не было секретом, на чьи деньги выкупаются молодые воины и для каких целей.

— Пан Иван, а что мы в замке целый год делать будем? — спросил один из русов.

— А девки там есть? — поинтересовался кто-то другой.

— Есть. Только вам на них ни времени, ни сил не будет. Вот тебя, казак, как зовут?

— Петро, — сказал усеянный веснушками улыбчивый парень.

— А к какому ты куреню приписан, пан Петро?